Любовь Глотова - облака сугробы неба. Стихотворения

облака сугробы неба
тяжело нести
вместо молока и хлеба
снега гроздь в горсти

мы идём в открытом снеге
окунаем джинсы ног
рифмы слеги и телеги
устарели но

мы с тобой зачем природе
наш вопрос решён
это кто-то новый ходит
куртка капюшон

это кто-то новый ищет
ищет не найдёт
снегом смотрит ветром свищет
поездом идёт

И вот другой совсем проснулся день —
у ног моих лежит и пятки лижет.
Встаю, пью чай, смываю с тела ночь
и разминаю в гонке до трамвая
конечности, бужу свой трезвый разум.
Люблю, люблю трамвайное движенье,
вот он летит вокруг моих округ.
Сегодня он плетётся, одинокий,
не прозвенит, а промычит вослед
умчавшемуся лихачу-машине.
Ну, красно-белый, что ты хмуришь стёкла?
Лети, лети, тебе пою зарю!

У реки выросли плавники,
выглянули из воды и глядят.
А на них уставились рыбаки
и бáржи гудят.
Все огни направили фонари,
чтоб разобрать.
А баржá баржé гудит – не ори,
незачем орать.

Тебе звоню рассказать не забыть
про плавники.
Уплывёт река – как нам быть
в этом городе без реки?
Улицы все пусты,
и пусты все дни.
Пусть тогда и у нас вырастут хвосты,
и мы поплывём одни.

И направят все огни фонари
вслед тебе и мне.
Лишь баржá баржé прогудит – не ори,
пусть плывут оне.

Поутру очнёшься – ни чешуи, ни хвоста,
посерёдке туловища, чувствуешь, пустота.
Пустота осязаемая, будто бы видимая.
Ты лежишь целая и невредимая.
«Помилуй, Сыне Божий
Иисусе Христе», – молчишь
и ныряешь под кожу,
летишь, летишь.

Я ничего не знаю о себе,
об этом городе, всю жизнь в котором,
о человеке в бежевом пальто,
что спит под алюминиевым забором,
где рядом парк церковный и собес.

Иду пуста по улице пустой,
а мозг щекочет голосок простой,
как будто пёрышко прилипло к носу.
Он говорит: «Ну что же ты, постой», —
и тыкает мне в спину папиросу,
проснулся, стало быть. А я иду.
Прожги мне куртку, кофту, лифчик, спину —
я голос ваш не слышу на ходу,
я запах ваш подальше отодвину.

Я приходила оформлять две тыщи —
пособие, которое о том
свидетельствует, что ребёнок младший
не ходит в сад, но, впрочем, вот вам сумка,
там леденцы от кашля и батон.

Но что же вы, ведь разве же забор,
ведь разве же соседство с райсобесом —
иль как его по-новому зовут —
вас может разве оградить от ветра,
от этого блистающего льда?

Причастия действительней меня,
действительнее города, в котором,
и человека в бежевом пальто,
что спит под алюминиевым забором.
Действительнее кашля и батона,
пособия на Сеню и Антона,
точней, на Валю – это же она
не ходит в сад, не ходит на горшок
и всякий раз глядит, удивлена,
на розовую ёмкость у окна.

А ну как завтра клюнет петушок
сей город в темя, покосясь на время:
«О, что за семя, что вообще за племя?»
И плюнет: «Тьфу». И сядет на горшок.

синие глаза в обойме кожи век лица
надо повидать одной мне не расплакаться
ты смотри покуда можешь на меня смотреть
загорелой твоей рожи солнцу не согреть
рук жукообразны ногти на ногах носки
плечи узки рваны локти а в мешке куски
хлеба неба хлеба неба пузырёк вода
уходи отсюда нет ты заходи сюда