Дмитрий Гринберг - Книга верлибров

Ушли.
Дверь закрыли,
ключ забыв выброшенный,
не нужный.
Вихрем рвутся
в тусклое небо
надежды мои
ежедневные,
за столом обеденным,
одиноким.

Ласкали бы нас брызги рассвета!
нет этого нигде.
Посмотришь
сквозь бесконечные года печали,
и не узнаешь,
почему
все
грубо молчали.
Поздно —
времени догорела свеча.
Мох и сыро.
Каменная стена.
Зеленые
сырые года текут
усталым ручьем.

Раньше
дул северный ветер,
и я спиною тебя закрывал.
Любовью тончайшей ласкал…
не давая продрогнуть.
И в мыслях кричал, как сильно люблю!
Ночь для тебя пронзал —
взрываясь ярким светом!

Даже в красивом Лондоне капли дождя
не смоют слез багровых черёд.

Будто фонтаны рыдают!

И брызги мои
на солнце
без устали
играют.
Горький театр желаний!
Жалкие актеры…

Пролились мужские слёзы
в трудный вечер,
когда затихли мои грёзы.
И порвался надрывный голос мой
в ту пору
любил когда сонную погоду.

Люблю,
когда дождит —
омываю обувь
каплями,
как вата сахарная
сладкими.

Помню,
что их отчаянно не хотел…
Решетка век
их ничуть не сдерживала,
ведь знала давно,
что не сможет удержать.

Каприз ли, быть рядом с тобой?
Когда мы на разных полюсах,
ширины и долготы…

Наверное,
да,
ведь у моих мыслей
есть оттенок
твоей
вопиющей красоты.

Ожидание всегда лучше,
чем само действие – праздник.
Для этого
всегда живу в ожидании…
Занимаюсь выжиганием
на бетонных плитах —
замерзших
до глубины души продрогших,
высоких каменных зданий.
На своем листке бумаги.
Углем,
или карандаша
серыми цветами.

Вылилась в реку
осиной боли лавина.
После смерти у клоуна
в его новом доме
не осталось для работы
белого грима.
Выброшенные в летний зной
никому не нужные чувства
засохли,
как старая и больная капуста!
Под лучами, руин моих,
раны
не захотели пить
из старой
морды
канавы.

Заплакала отчаянная одежда,
порвавшись на бедняке.
Грустные туфли
исхудали прошлой зимой —
им преданно снится покой.
Лишние килограммы не отяготят
измученное тело —
безденежная
диета
не позволит полнеть…
Под грусть
за стаканом вина
им остается звонко
и хрипло запеть…

Воздух, размытый мыслями,
собирается воедино.
Я – жизненный —
черпаю её бессмысленно.
Мысли выливаются в воздух
моими мышцами рта.
Бьюсь об заклад —
не проживешь без меня ни дня!
Но я ведь вру. Себе я вру.
В конфетной сладкой лжи
скоро утону.

Ожидаю.

Сидя на скамейке десять февралей.

Сверил часы —
и то, что я ждал
не идет.

А ждал я ответы…
Я словно стая журавлей —

разрываясь,
собираюсь в одно.

Северная слякоть ваших сердец,
размылась под колесами моего слова.
Через несколько лет,

после,
как надоест —

на север вы вернетесь снова.

Вы разглядели
в заснеженных кварталах красоту —
там и живете.

Опоздал на работу желаний —
Кравец.
Сегодня,
дома
сам
скроил себе целые версты желаний!

И преображаясь,
забил
крыльями,
взлетая
над белыми—белыми
кварталами
чуждых
чувств.

Улыбнулся
над замерзшей лужей злости,
сбежавши
из белого плена,
где жадно жили мёртвые души.

Став смертью,
рассвет попрощался
с черным цветом,
собрав звёзды, пришитые к небу.

Корабли в портах стоят —
легкие выдрало у ветра
метко.

Сейчас бы пробежала
комета по небу,
но черного цвета
там больше нету.

Крошки слазят с хлеба —
знают,
что будет тесно,
когда попадут в желудок.
Чернеют от ударов бананы,
тесно им
под желтой кожурой.
С шипами растут ананасы,
чтоб не достать их голой рукой.
Волчьи ягоды только
беззащитны —
станут в обед едой.