Анатолий Антонов - Вирши левши

Кто скажет нам, что это было,
и было ль, о мудрый Господь,
за именем, что носила
всем неподвластная плоть?

Чья магия утаила
тайну тысячи лет,
кто здешний окажет милость
и разгадает секрет?

О чем душа истомилась
теряя свой вес пера?
Символы чистой силы
расшифровать пора.

А может сном это было?
Нет памяти у телес.
Как жизнь нас по краю водила,
кто поведает – бес?

Запрограммированный как компьютер
ты всегда всем доволен
даже своим недовольством
предусмотренным другими
посмотри на себя массовый человек
образца двадцатого века
нет ничего легче заставить тебя
сделать предрешенный кем-то выбор
или придумывать веские оправдания
своему повиновению любым приказам
нет ничего проще
раскрутить твои мирные руки так
чтобы они потянулись к автомату
а не к серпу и молоту
ты ты это ты
когда придет приказ убивать
таких же как и ты сам
ты назовешь их врагами родины
и будешь стрелять стрелять и стрелять
по цели… а целью могут оказаться
чисто случайно и дети
чужие дети твои дети
дети ни в чем не виноваты
а может быть виновны
слепо веря
что их любят отцы?

Защита прав
сильна умением
построить страны в один ряд,
по степени повиновения
определять размер наград,
а тех, кто выбился из строя
демокра… точечно бомбить.
Кровь же невинных –
то пустое –
простое право слабого
не жить.

Две ненависти есть
одна – слепая
в чем бед исток не видит
и не знает
ломая и стреляя и взрывая
она причины зла не разрушает
и есть другая
превратит в золу тот корень зла
была бы лишь бумага
она придет
и пригвоздит к столу
для созидания «Архипелага»

Как хорошо политиком служить —
бумаги ворошить и не тужить,
что там случится
после подписи твоей
с кем-то из этих, из толпы,
из тех людей,
которых миллионы там и тут,
которые туда-сюда снуют
и слезно хнычут,
что-то просят и галдят
который год уже подряд…
Как хорошо по протоколу и в прикиде
сидеть за чашкой чая где-то в МИДе,
и знать, что никакой на свете «град»
сюда не поднесет тебе снаряд.

Нет не с любым умершим рухнет век
и прошлым станет целая эпоха
так вышло когда умер человек,
с руками палача и маской бога
он умер, и восстала из могил
расстрелянная по его приказам правда
к своим как и к чужим
он беспощаден был
и знал что будет беспощадным к нему
завтра
он умер и с собою потащил
в могилу сотни новых трупов
метались милицейские плащи
хрипел, стонал и выл с толпою рупор
восстал из немоты народ
и верноподданно сник в рыданья
как без него теперь
искать ли брод иль строить мост
к райским берегам соцмироздания?
Из замуровок нежившие пришли
чтоб жизнь пришила их опять
своим прикосновением…
амнистии за реформаторство сошли
как оттепель зимой за дни весенние
он умер в назидание живым
чтобы остаться пугалом стальным

Хуже тротила и динамита,
хуже СПИДа и радиации,
это когда из-за спины дефицита
высовывается мурло инфляции.
Инфляция денег и души,
инфляция правды и чести,
все обесценено – водку глуши
каждый,
сидящий на чьем-то месте.
Некогда думать,
нечем дышать…
Кричите SOS по рации!
Мы сами душегубы…
Мать нашу Русь
спасите от инфляции!

А мир все тот же…
изменяясь
он изменяет только нас
от возмущенности измаясь
молчим все чаще
без прикрас все реже хочется
романов
и все милей покой диванов
и как бы ни был плох режим
все солидарнее мы с ним
мы изменяемся
вставляем другие зубы
и глаза
и по другому мы взираем
на произвол и небеса
а мир все тот же
тот же самый…

Тяжко там – не на чужбине,
а в краю родном до слез,
где кочуешь, как на льдине,
то ли к рынку, то ль в колхоз.
Мне легко здесь, в заграницах,
как в невесомости парю.
По ночам же дом мне снится
и жена «май лав хар ю».
С матушкой я по-английски,
на сленге шпарит детвора,
пьет семья со мною виски
в пабах прямо до утра.
А проснусь когда, в каморке,
то гадаю про себя:
это я на койке в Йорке,
или в Бибиреве, бмя?
Там иль здесь я настоящий,
где остался жить я весь?
Кто меня в Россию тащит?
Рвусь отсель – куда?
Бог весть!