Анатолий Антонов - Вирши левши

За гранью разума стремленье
сверкать средь лиц и заграниц…
Секрет любви к перемещенью
в мелькании колесных спиц?
Расчет на взлет в страстях скитаний,
и на спасенье от погонь?
Побег от непомерной дани?
Невольный надоел покой?
Но почему боязнь остаться
среди своих в краю родном?
Чем манят плацы и палаццо,
будто лучше за бугром?
Откуда тяга к переездам
и к перехлесту перемен?
И почему мигрантов бездна,
зачем в переселенье крен?
…Бегут от дома и порога,
к берлогам, вольным берегам,
от здешнего костра и Бога
рвут, торопясь в другой бедлам,
на люди тянет нелюдимых,
в толпу, массовку и на сход,
от дома чешут пилигримы,
чтоб отыскать скорее брод,
чтоб обрести в бреду отраду,
в кругу, где каждый себе Брут,
где от себя, как от торнадо,
от совести больной бегут.

Пьют
всё и все: и мал и стар
из океана лужи и кастрюли
пьют
сладостный познания нектар
невежества и веры
пьют пилюли
пьют
славу и любовь и лесть
и водку самогон и политуру –
всего на свете мне не перечесть
что можно
пить и от ума и сдуру
куда не погляжу – повсюду
пьют
взахлеб как жеребцы
на водопое
пить – напиваясь – не перестают
пьют на пиру всемирного запоя
ну что же –
пейте! вновь и вновь
прикладывайтесь ко всему
что пьется
лакайте все что попадется –
не пейте лишь
чужую кровь!

Острова…
Был острог без заборов.
Воля – волюшка в море – волне:
беглецов не искали дозоры,
смерть свободу дарила
на дне.
Облака тяжелы, как скрижали,
зашифрованы в них имена.
В это небо проклятья швыряли,
чья же в небе застыла вина?
Сколько лет вот отгрохотало,
всех прописанных здесь
увезли.
Но в любой день багрово и ало
небо над
этой точкой земли.

…ноги в тине больного болотца
руки влипли в лиловость лилий
кто-то гулкий в извилистом иле
мне бормочет «надо бороться»
беспощадно зловонная жижа
с ликованием щеки лижет
и путаной с панелей Парижа
в уши пьяно кувшинка дышит
полосует беснуясь осока
бьет наотмашь камыш кулачный
я цепляюсь за неба локон
стиснув зубы бесстыдно плачу
прилетел ненасытный ворон
разве он… последний свидетель?
есть смертей поприличнее ворох
но трясина паскуднее петель
за побег мне расплата лихая
заманила свободой осень
хоть осталось от срока восемь
лучше сгину пусть… без вертухая
задыхаюсь… все… топь поглотила…
перестал я быть… беглым зэком…
Над воскресшим во мгле человеком
соловецкое солнце всходило

В ворошиловском саду *
я теперь не пропаду –
не сгребет меня охрана
ни вечор, ни утром рано.
Раскурочили забор –
внутрь проник народный взор:
мойся в бане, пой и пей,
пейнтболист ты иль жокей.
Для бибиревского народа
привалила вдруг свобода –
та, что век нам не видать, –
ограды строят, блин, опять.

взять бы крылья
взмыть над взморьем
и на взлете в брызгах волн
на мгновенье застопорить
миг – замри секунд разгон!
в звон ионов окунуться
над песчаною дугой
наглотаться-захлебнуться
солнца моря ра-дугой
радость-жизнь
зачат жить в счастье
я и ты мое ребро
ты янтарное запястье
мое бремя и ярмо
окольцован зацелован
и заливом и тобой
хвоей сосен проспиртован
хмель небесный – мой запой
запою ли иль заплачу
а в глазах звенит восторг
словно зритель впрямь я зрячий
в остров встроен
не в острог

Не просто жить – еще не проще,
ища везде первооснов
тащить в исповедальню мощи,
чтоб выразить себя вне слов.
Как звездное пространство немо!
В молчанье пребывает мир,
и Я исчерпанною темой
застыло в центре черных дыр.

Страданья предрассветного
следы все резче
схватки все сильнее
и если утро родилось седым
день как покойник посинеет
как вскрывший вены сам себе
чернец
день истечет к полудню
черной кровью
и не наступит ночь уже
и наконец вопьется
ужас Богу в брови