Борис Смоленский: Моя песня бредёт по свету...

И сердце пройдет через сотню таможен,
Хоть бьется, как рыба, попав в перемет.
И книга расскажет, и ветер поможет,
И время покажет, и спутник поймет.

Всех бедных братьев,
Что к потомкам
Не проложили торный путь
Считаю долгом, пусть негромко,
Но благодарно помянуть…

Я сегодня весь вечер буду
Задыхаясь в табачном дыме
Мучиться мыслями о каких-то людях,
Умерших очень молодыми.
Которые на заре или ночью
Неожиданно и неумело
Умирали, не дописав неровных строчек,
Не долюбив,
Не досказав,
Не доделав…

Есть ремесло — не засыпать ночами
И в конуре, прокуренной дотла,
Метаться зверем. Пожимать плечами
И горбиться скалою у стола.
Потом сорваться.
В ночь. В мороз.
Чтоб ветер
Стянул лицо. Чтоб прошибая лбом
Упорство улиц.
Здесь, сейчас же встретить
Единственную, нужную любовь.

А днем смеяться. И, не беспокоясь,
Все отшвырнув, как тягостный мешок,
Легко вскочить на отходящий поезд
И радоваться шумно и смешно.
Прильнуть ногами к звездному оконцу,
И быть несчастным от дурацких снов,
И быть счастливым
просто так — от солнца
На снежных елях.
Это — ремесло.
И твердо знать, что жить иначе — ересь.
Любить слова. Годами жить без слов.
Быть Моцартом. Убить в себе Сальери.
И стать собой. И это ремесло.

Снова вижу солнечные ели я…
Мысль неуловима и странна —
За окном качается Карелия,
Белая сосновая страна.

Край мой чистый! Небо твое синее,
Ясные озерные глаза!
Дай мне силу, дай мне слово сильное
И не требуй, чтоб вернул назад.

Вырежу то слово на коре ли я
Или так раздам по сторонам…
За окном качается Карелия —
Белая сосновая страна.

Как лес восстановить по пням?
Где слово, чтоб поднять умерших?
Составы, стоны, суетня,
Пурга да кислый хлеб промерзший.

Четвертый год вагон ползет.
Проходим сутки еле-еле.
На невысоких сопках лед
Да раскоряченные ели.

А сверху колкий снег валит.
Ребята спят, ползет вагон.
В печурке огонек юлит.
Сидишь и смотришь на огонь.

Так час пройдет. Так ночь пройдет.
Пора б заре сквозь темноту —
Да нет вот, не светает тут…
Ползут часы. Ползет вагон.
Сидишь и смотришь на огонь.

Но только голову нагни,
Закрой глаза, накройся сном —
В глазах огни, огни, огни,
и тени в воздухе лесном.
…Потом в горах — огни, огни,
Под ветром осыпались дни,
Летели поезда,
И загоралася для них
Зеленая звезда.

…Вперед сквозь горы!
Предо мной распахивалась синь.
Пахнуло солью и смолой,
Гудок взревел: «Неси-и!»

Три солнца —
сквозь туннель —
в просвет.
Рывок — и тьма назад,
И сразу нестерпимый свет
Ударил мне в глаза.

…Но стужа в кормовой каморе
Поднимет сразу ото сна,
Суровость Баренцева моря
Немногословна и ясна.

Курс «норд», как приказал Седов…
В ночи плывут огни судов,
И берег — простыня.
А мы уходим в шторм на риск,
И ночь качает фонари на пристанях.

Ни звука. Пусть хоть просто крик,
Собачий лай бы,
Но молчаливы, хоть умри,
Рыбачьи лайбы.

Лишь прижимаются тесней,
Хоть и привыкли к холодам…
Нависли скалы. Серый снег.
И черная вода.

Но берега назад-назад,
Прибою их лизать…
Три вспышки молнии — гроза
Иль орудийный залп?

Но все равно — сквозь эту темень!
Но все равно вперед — за теми!

Четвертый день хлестали ливни с гор…
В таверне ни души. Дымит камин.
Напрасно дверь хозяин отворяет
И, ежась от пронзающего ветра,
Взирает на размытую дорогу
В надежде на богатую карету.
Но даже нищих в этот день не видно…
И он печально затворяет двери,
Ногой пихает жирного щенка,
И, тяжело вздохнув, идет к камину
И руки потирает над огнем…

Потом стемнело.
Свеч не зажигали,
Камин почти погас уж, а по стеклам
Все тот же серый ливень молотил,
Порою перемешиваясь с градом,
Когда внезапно постучали в дверь.
На властный стук хозяин прибежал,
И дверь открыл, и отступил на шаг,
Испуганно пришельца пропуская.