Борис Смоленский - Моя песня бредёт по свету...

Мелькнет старинный монастырь,
Черешни и базар,
Аулы, яблоки, мосты —
Назад, назад, назад.
Их тоже обуяла блажь,
И их сводил с ума
Тот ветер, пьяный, как алкаш,
И терпкий, как хурма.

Сквозь горы распахнулась синь,
Пахнуло солью и смолой,
Гудок взревел: «Не спи!»
Три солнца сквозь туннель, в просвет,
Рывок — и тьма назад,
И сразу нестерпимый свет
Ударил мне в глаза.

В тот год, когда, теряясь в днях,
Весь мир от стужи костенел,
Я в первый раз, глаза подняв,
Увидел море на стене.
Был воздух синь перед грозой,
И мачты в Эльмовых огнях,
Во весь огромный горизонт
Волна катилась на меня.
Вот захлестнет! Но белый блик
Взнесла бурунов полоса —
То в резком ветре корабли
Вперед стремили паруса.
Я был смышлен не по летам,
Морщинки сдвинулись на лбу,
И я сказал: «Я буду там!» —
Так я решил свою судьбу.

Так вот оно! От самых ног
До самых дальних облаков
Оно лежит передо мной…
И на береговой песок
Удар. И снова взрыв.
Открой глаза и рот — дыши!
И душу настежь — на!
Уже захлестывала ширь
И била в грудь волна.
Прибой все ближе. Унесет.
В волне заря горит,
А счастье к горлу, выше все,
Вот захлестнет, смотри!
Так я стоял, волной облит,
Под этот звон и гул,
Вдали увидел корабли
И руки протянул.
Да нет, не вышло…

Когда, устав от многословья
И самого себя презрев,
Прильну щекою к изголовью —
Закрыть глаза, чтобы прозреть,
И увидать тебя и плакать,
Кричать, как трудно нам двоим,
Кусая локти, в темень, в слякоть
Бежать за поездом твоим.
Хоть рано ночи надвигаться,
Но все равно темно — зима,
Пора закрыться навигации,
И солнца негде занимать.
И от речений дальновидца,
От грозных фраз и мутных тем
Мне захотелось удавиться,
К тому ж зима. Такая темь,
Карман прокуренный без гроша,
Огни в подсиненных очках,
В порту унылая пороша
И три бича у кабачка.
Там пьяный врет, что твой Качалов,
Прожектор шарит до утра,
А у заснеженных причалов
Обледенели тралера.
Домой? В тепло? Листать Декарта
Да по простору тосковать,
И с завистью глядеть на карту,
На голубые острова?
Но мир войною запоганен,
И у простора — ни кола,
И разве только в Зурбагане
Цветут на мачтах вымпела.
От изречений дальновидца,
От мути, липкой как макрель,
Мне захотелось удавиться,
Да вспомнил вдруг, что есть апрель.

Через комнату, где твои пальцы
на клавишах лунных,
Через белый балкон
в тишину кипарисных аллей
Улетает соната
к сиянию синей латуни,
Где на лунных волнах
отражается сон кораблей.

Жарко шепчет прибой голубой,
замирает стаккато
Над заливом, залитым луной,
и на черной гряде,
Тени шхун колыханьем
вторят переливам сонаты,
И задумчивый месяц
качает узор на воде.

И поют тополя,
и струя под луною дымится,
И ресницы лучей
задрожали на зыби лесов,
А соната скользит,
как огромная лунная птица,
Улетая на ней
к островам голубых облаков.

Над заливом вдали
пролились переливы рояля,
У залива вдали
тополя под венцом голубым.
А соната плывет,
побледневшие звезды печаля,
Над листвой,
над горами,
над морем,
Над миром ночным.

Ну зачем же так горько плакать
И слезинки ронять на песок?
Я пойду на закатный запад,
Ты пойдешь на горящий восток.
Но земля ведь кругла и стара,
И, быть может, когда-нибудь я
На другой половинке шара
Повстречаю случайно тебя.

Обниму неуклюжей лапой,
Поцелую в прохладный висок…

Ну зачем же так горько плакать
И слезинки ронять на песок?

Над городом радио плоский фальцет,
Противней, чем у Крученых.
И кружатся люди в садовом кольце —
Вангоговский круг заключенных.

Над городом радио хриплый фальцет,
Безжалостный, как отравитель.
И топчутся люди в Садовом кольце
Без садика и без травинки.

Рекламой заляпаны все дома:
«Пейте сок-томат!»
И снова реклама, как дуло в висок:
«Пейте томатный сок!»

А я не хочу! Ни соков с лотков,
Ни вин, ни шампанских, ни прочих,
Мне нужен воды родниковой глоток,
Холодной и чистой очень.