Наталья Метелица - Чужое зеркало. Стихи

А вина все лица
примеряет. Сорван
куш игры военной.
Чей эксперимент

круче по убийствам?
Кто кому обязан
быть и благодарней,
и послушней впредь?

Вытри рот нечистый,
прежде чем измазать.
Пауза в ударе —
тоже антисмерть.

О том уже не ведает сошедший,
дорогой ли закончится тропа
и почему в пропавших и первейших
на равных выдыхается запал.

Любимый не расскажет о любимой.
Единственной за честь – ассортимент.
И если жил доверчиво, но мимо,
то будешь понарошку и отпет.

Образумь, пожалуйста, весну.
Образы её галлюцинаций
кто-то дрессировкой обманул —
и они рвать душу не боятся

до поры, покуда у весны
кома не закончится прозреньем, —
и, своим, растерзанным, больны,
взвоют от рецепта искупленья.

У годности – минус два срока.
Угоден ли мёртвый войне?

Стране без людей мало проку.
А людям – нет проку в стране.

Трудно перемалывать слова
там, где мясорубка просит мяса,
а Твоё божественное «тварь»
погибать как люди не согласно.

Так ли это холодно,
что замёрзло намертво?
Так ли ты нелюбящий,
уходя навек?

У зимы нет повода
нас оставить н’а лето.
Ты и есть м о й будущий,
но прошедший, – рек

не тревожа прошлого,
утекая в нынешнем,
где замёршим двигаться
глубже, чем живым.

Вспомни по-хорошему,
если вспомнишь, – или же
я – пустая мыльница:
с грязью быть на «Вы».

Трогать нечего. Воздух матовый.
Все туманы сошлись в одном.
Был ли этот нарыв заплатою,
не расскажет наряд о том.

Удивительно до жестокости,
что о белом забыл февраль, —
и для правды с её неловкостью
стыдно вспомнить, как ловок враль.

Вода размывала следы в никуда.
Вода не мутнела, но всё очищала.
Наверное, это другая вода.
Совсем не такая, что я проливала,
идя без ведра, но сама – решето.
Слова скоротечны. Мольбой не удержишь.
Здесь нужно промокнуть до буквы, и то
среди разодетых – ходить без одежды.

Есть странности – как ясный день.
Есть очевидности – как каша.
Лес почитает старый пень.
Но и почёт – уже пустячный
упрёк дряхлевшей хрипоты
в гортани вечного младенца.
И тот младенец – это ты
без права в ангела одеться.
Ты остаёшься то ли пнём,
а то ли веточкой из леса,
где ясный день и не был днём,
а только манкая завеса.

Подношений осенних
закрома не просили.
Им покой паутинный
пятый год по душе.

Все летевшие – сели.
Все сидевшие – в силе
умножались, отныне
не ища виражей.

А потом чья-то щедрость
подытожила осень.
Не под дых ли? не в темя?
Может, было б добрей

не мусолить манерность:
сразу срезать колосья —
да и выбросить с теми,
кто не дал им созреть…

Потом никто не вспомнит имя.
Оно смешается с зимой.
Как будто память вечно зимней
была – с промёрзшей головой.

У льда компактнее и звонче
произношение имён.
Особенно, когда грохочет
пустой рассудок. Не влюблён
и не рассержен – б е з р а з л и ч е н
ко всем, всему. Лишь грохот свой
и уважающий. Комичен,
но страшен гордой пустотой.

А лёд – откуда бы и взяться
ему? Да чуткая зима
готова в каждом самозванце
звучать фальшивкою сама.

Я без тебя отказывалась жить —
а ты мне отказал и в доживанье.
И если пульс на строки разложить,
любимая – помехой на экране.

Читатель не отважится солгать,
что мыслится умнее, чем увидел.
И я к тебе заранее строга
за то, что не читатель ты,
а зритель.

Тишина о ветре молится.
Страшно глупо, глупо!.. но
так дерзка разноголосица,
что и страху прощено.