Елена Сомова - Восстание Боттичелли. Книга стихов

Который вместо скипетра, ума,
Духовности и совести – в подарок
От исторического зазеркалья арок,
Вместо столбов: могила и тюрьма.

Звуковыми модулями ворон
Оглашают округу черные монстры, —
Стержень их раздора со всех сторон
Доминанту чертит – ключ коза – ностры.

Меховые ресницы тупейших девиц
Алчный круг устремляют в развалины нравов:
Серый выщербленный монумент злобных лиц —
Выраженье отравы.

Изувечена жизнь бедноты. Бомж – пакет —
Это «завтрак туриста» по тайным маршрутам
нищебродства,
водительства бешеных сект,
где дрожит нищета под секирой сиротства.

И когда дождь бежит воевать с чернотой,
Размывая глазницы дворов матершинных,
То молитвы Матроне летят вразнобой
Под колеса машины.

Девочка одна во дворе
Во священной майской поре
На сухом песке маму ждет:
Кашель, будто бьёт пулемёт.
– Мама стала Баба Яга,
Поглядит в окошко за мной.
Сделав на песке три шага,
Глазик закрывает больной.

Да умой же, мама, дитя,
Приголубь и к сердцу прижми.
Совесть вброд нагой перейдя,
Мама, пожалей же дитя!
Маяки фингалов свежи.
Женщина, да вспомни себя!

Боттичелли… Тайна… Весна…
Как же даму боготворить?
Распухает берег, словно десна
первоклашки.
Рвется с миром связь, будто нить.

Что есть чистота, если грех —
Вожделенье на распухших губах,
И позорен у блокадников мех.
Святость заблудившихся птах
Не успеешь дочке привить, —
Рядом поруганье и тлен.
Перевернута мораль, не залить
Слезы мира… —…
Где уж Музам, если в винный взят плен
Дух, а совесть – на витрине трактира.

Эманация любви, как секира.

Зеленый город. Пионерский лагерь
На кухне испекли пирог
для победителей. Под взгляды – шпаги
его мы резали с каскадом слов.
Манящий аромат варенья
над пирогом будил воображенье,
и невозможно было отнести
кусок для Джуди.
Тайные пути
вели куснуть хоть с краешка немножко,
хоть полкусочка или, может, крошку,
и эту Джуди вовсе не найти.
Но вот она: директор, – счеты слева,
талмуд отчетов, тайный телефон.
«Звони родителям!» – и мой трезвон
нарушил жизнь отряда.
Королева,
директор Джуди, указания пропела
о поведении – надолго впрок,
так что шутить совсем уж расхотелось.
Психологическую мягкость и несмелость
свергая, и приняв ее урок,
навек запомнишь кодекс поведения,
определив законы тяготения.

Ранним утром под грохот помойных бачков,
Убираемых из двора машиной,
Просыпаются толпы кривых дурачков,
Ставших ими от ужаса звука. Плешивый
Двор возмущением озарять
Их уставшая совесть не станет, – нет силы, —
Прёшь, как танк на бетон, рядом жухнет мать
И ее волшебные сказки. Помилуй,

Бог, единый для умных и дураков,
Для богатых и нищих, услышь наши просьбы,
Защити нас от грохота. Мусор увозят
Со здоровьем и счастьем, с могилами слов

Просьб и жалоб на беспредел. Муссон
На другой планете шевелит волны,
А у нас мир чувством обиды – молнии
В крошки колют с утра, будто пьяный слон

Убивает музыку и мечту,
Вавилонскую башню и валидольный
Мир, от муки он счастьемольный, —
Ураганом наглость ломает черту.

Мне не хватает бледно – голубой эмали —
Что Новый год с его великолепьем,
Блистанье льда, в котором распластали
Крыла мозаичные Серафимы!

Исчезла осень, выбросив отрепья
С деревьев, а без снега некрасиво
Торчат кусты, и тщетные вороны
Оглядывают местность похоронно.

Визг ветряной пилы летит вдоль окон,
И так страшит судьбы вдруг попаданье
По центру.
Дорог одеяльный кокон
Младенчеству души. Любовь, свиданье —
Всё вылетело редкой птицей,
Чьи перья к нам снежинками вернутся,
Раздав чудес: ладонный свет на блюдца.
Свет этот вяжут ангельские спицы
Из перьев, не успевших в свет родиться.

Гармония, верни мне небеса,
Но сердца стук расплавленною чашей
Приносит дорогие голоса,
Тревогой полные вчерашней.