Ее дорога так долга
Из тьмы низин до выси горной!..
Ей нужен пристальный слуга,
Ей нужен проводник покорный.
И некто, слыша смутный зов,
Уйдет из Астрахани дальней,
Он явится во град Петров —
Сей поводырь многострадальный!
Он Музе даст любовь и гнев,
Вдохнет в нее свое дыханье.
Она прозреет — и, прозрев,
Его пошлет на поруганье.
Чужие дома и каменья,
Чужие слова и хлеба.
Голодное сердцебиенье,
Навязчивое, как судьба.
От долгого недоеданья —
Как вата, в ушах глухота,
В глазах — мельтешенье, мельканье,
Качаются, плавятся зданья,
Перила дрожат у моста.
И крыльями мельницы машут,
Всё машут и машут в глазах,
И зыбкие зайчики пляшут
На яликах и парусах.
Еды здесь кругом изобилье, —
Да если б была даровой...
А мельниц широкие крылья,
Покрытые серою пылью,
Всё вертятся над головой.
На складах чернеют засовы,
Смоленые весла скрипят.
Ты беден. Ни хлеба, ни крова,
Ни рыбки тебе от улова...
А мельницы — серые совы —
На крыльях неслышных летят.
Окончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальни...
В. Тредиаковский, 1728
Не токмо горе взоры туманит —
Порой и радость слезою канет,
Падет слезою на камни улиц,
На стогны града, в кой мы вернулись.
О, возвращенья святые слезы
В родные глади, в родные грозы!
Ошую гляну иль одесную —
Узреть не тщусь я красу иную.
В свой край вернувшись сквозь все препоны,
Мы умиляться душою склонны.
Сколь мы в разлуках ни уязвленны —
Все уврачуют родные стены.
Обрел я дни свои и ночлеги
В Санктпитербурхе на невском бреге, —
Его приятства забыть мне льзя ли,
Кои пиита за сердце взяли!
Далече Гага, Париж далече,
Самою Музой я здесь привечен.
Ах, сколь отрадны сии приметы,
Генварь в натуре, а в сердце — лето.
Поэтом нулевого цикла
Я б Тредьяковского назвал.
Еще строенья не возникло —
Ни комнат, ни парадных зал.
Еще здесь не фундамент даже —
Лишь яма, зыбкий котлован...
Когда на камень камень ляжет?
Когда осуществится план?
Он, сильный, — ниже всех бессильных;
Свою работу он ведет
На уровне червей могильных,
На линии грунтовых вод.
Он трудится, не зная смены,
Чтоб над мирской юдолью слез
Свои торжественные стены
Дворец Поэзии вознес.
И чем черней его работа,
Чем больше он претерпит бед, —
Тем выше слава ждет кого-то,
Кто не рожден еще на свет.
В душе зарождается песня,
Но будущей песни слова
Пасутся, как дикие кони,
На пестром лугу бытия.
То бродят, то куда-то скачут
Табуны непойманных слов.
Топот их упругий нестроен,
Нет в нем ритмики.
Задача трудна у поэта:
На каждого коня
Рукой не жестокой, но твердой
Он должен набросить аркан.
Он должен коней дерзновенных
Построить в порядке таком,
Чтоб в лад их копыта стучали
И чтоб не сбивались с пути.
Он должен коням укрощенным
Отменную выучку дать,
Оставить в них гордость и силу,
Но рифмами крепко взнуздать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А после поэт в колесницу
Впряжет усмиренных коней —
И все, что душе его снится,
Поведает в песне своей.
В своей угодливости вязкой
Порою жалок ты, пиит.
Но за одическою маской
Взор прорицателя горит.
Всё восклицанья, уверенья
И похвала на похвале, —
И вдруг блеснет огонь прозренья
В дифирамбической золе.
Слова тревоги и печали
Жгут, будто уголья в горсти.
И легче быть за них в опале,
Чем вслух их не произнести.
...Тредиаковский смотрит хмуро —
Не ко двору он при дворе.
Поэт, конечно, не фигура
В дворцовой шахматной игре.
Он кто? Не пешка проходная,
Не конь, не слон и не король.
Ах, у него совсем иная,
Невыдающаяся роль.
Он стихотворным занят вздором,
Он беден, он простерт в грязи, —
Он тот квадратик, по которым
Ступают пешки и ферзи.
Читать дальше