Дмитрий Пригов - Монады

Через год художника не стало.

След братьев как-то затерялся.

Почти сразу же после отхода поезда девочка поняла и не могла не понять, в какой мир она попала. Ее и других детей расселили в полупустынных купе по двое. Сестры разместились вместе, а девочке достался в соседи бледный, робкий Толя Свечкин. Бедный, бедный Толя Свечкин! Где ты теперь? Он молчал почти всю дорогу.

Остальные купе были заполнены советскими специалистами – трактористами, экскаваторщиками, электросварщиками, строителями, летчиками, военными, техническими и идеологическими советниками, – отслужившими свой заграничный срок и с немалыми, по тем советским временам, деньгами отправлявшимися восвояси. Товарные отделения были забиты всякого рода экзотическим товаром, нажитым во время краткосрочного пребывания в стране древней культуры и новостроящегося социализма.

Почти сразу же, стоило только поезду покачнуться и тронуться в дальний путь, как все принялись пить яростно и как-то беззаветно. И веселиться на особый манер. Бродили по узким вагонным пространствам в нежно-голубом или таком же нежно-розовом нижнем белье. Сталкиваясь в проходах, шутливо били друг друга по лицу огромными мясистыми кулаками, ударяясь нечувствительными головами о твердые предметы, углы дверей и коек. Весело вскрикивали или тяжело ругались.

Изредка они ломились в купе девочки. Мальчик Толя сжимался и бледнел. Девочка замирала. Снаружи несся нечеловеческий рев. Дверь внезапно распахивалась, и в небольшом проеме возникало нечто огромное, непомерно волосатое, с жуткой разинутой черной пастью. Девочка придвигалась к холодному окну, но оттуда, снаружи, кто-то подобный же прижимался к стеклу, размазывая по нему толстые губы и щеки мясистой морды. Чудище в дверях, мотая косматой головой, впиваясь когтями в слабую обшивку стенок, с трудом пыталось вступить, протиснуться внутрь купе, но что-то невидимое удерживало его. Затем это, видимо, столь же непомерное и жуткое, начинало ломать и выедать его со спины, вгрызаясь в слабую мякоть плоти, обходя сзади позвоночник, легко перемалывая слабые кости ребер и ключиц. Чудище запрокидывалось назад, издавало невероятный, уносящийся куда-то вдаль и в небеса почти жалобный вопль и исчезало. Дверь захлопывалась.

Дикий заоконный обитатель тоже исчезал, но бесшумно и бесследно.

Поезд врывался в тоннель. Все гасло и наполнялось непомерным несвязным грохотанием, лязганьем, какими-то устрашающими, орущими прямо в ухо, невнятными голосами.

Выскакивали из тоннеля.

Девочка прислушивалась – во всем вагоне стояла необычайная тишина, если не принимать во внимание постоянный монотонный стук колес на бесконечных рельсовых стыках. Но эта дорожная рутина была как тишина.

Девочка взглядывала в окно. Вернее, прилипая к нему, пыталась высмотреть в безвозвратно убегающей заоконной канители признаки своей прежней, исчезающей прямо на глазах жизни.

Мальчик Толя сидел, вжавшись в угол и неподвижно глядя прямо перед собой. Девочка не тревожила его.

Первое, что вспоминалось, был оставленный теперь неведомо на кого ее милый ослик. Хотя, должно заметить, он был оставлен задолго до этого, во время их переезда из просторного коттеджа в квартирный дом. Его, девочка точно не припоминала, вроде бы возвратили старому хозяину. Но вспоминался ослик как только что утраченный. Как основная утрата разрыва с прежним бытием.

Однажды утром, выглянув из спальни, она увидела его, мирно пасущегося у решетчатого забора, отгораживавшего задний сад. Это был тот самый, который, помахивая огромными мохнатыми ушами, покорно плелся по душным летним улицам длинного Тяньцзиня за разносчиком фруктов. Разносчик останавливался. Ослик замирал рядом. Раздавалось знакомое:

– Яболака! Гаруша! Банана! – ослик молча стоял рядом, поматывая головой.

Девочка не знала, куда они уходили на ночь и где спали. А может, это был тот, которого она встречала на длинном и золотисто-песчаном пляже Питайхо? Но для нее они оба слились в одно трогательно-пушистое живое существо.

И вот ослик стоит в их саду.

Она бросилась по лестнице вниз. Посередине ее перехватила мать. У девочки сегодня день рождения. Ослик был самым главным подарком. Совсем за небольшую плату удалось уговорить владельца отдать его. Он присоединился к прочей живности их дома – собаке, кошкам и кролику.

Кошек обитало несколько, и все они были в розницу любимцами разных обитателей дома. Повар особенно привечал и, к неудовольствию матери, подкармливал рыжего большеголового кота. Мать выговаривала повару. Тот улыбался: