Дмитрий Пригов - Монады

Поутру она шла в церковь и подолгу простаивала в молчании и сосредоточении перед иконой Божьей Матери, пока успокоение снова не возвращалось к ней.

Однажды приснилось, что она сидит в огромной пустынной зале. В отдалении за ее спиной тревожно колышется волнуемая чем-то снаружи легкая кисейная занавеска. Она оборачивается, и все тут же стихает. «Сквозняк», – подумалось ей. И вдруг со всех сторон, во все двери и окна хлынули дикие огненные потоки. Откуда-то с высоты ее собственный голос произнес: «О, Боже, мой брат!» Она почему-то всегда имела в виду своего младшего брата, так как старший достаточно давно покинул дом. С младшим же, гораздо более близким ей по возрасту, она провела почти все свое шутливое и дурашливое детство.

На следующий день началась война.

Вскорости она уехала к отцу в Ташкент. Там сны прекратились. Почти прекратились. Брат остался в Петербурге. А потом исчез. Пропал, как тогда естественно и было предположить, навсегда.

Уже гораздо позже и лишь однажды он снова явился ей во сне, без движения лежащий среди бескрайней желтоватой пустыни. Восток, наверное, предположила она. Но не Узбекистан. Где-то далеко. К неподвижному брату медленно приближается что-то огромное и темное, постепенно заслоняющее все небо. Звезды полностью скрылись за этой чудовищного размера стеной, обросшей жесткой торчащей шерстью. Но они чувствуются, угадываются сквозь мрачную тяжелую плоть надвинувшегося существа. Слышится сопение. И откуда-то издалека, с неимоверной высоты вдруг зазвучала тихая спокойная музыка. «Моцарт», – догадалась тетя Катя и успокоилась.

Девочку вместе с ее четырьмя сундуками, набитыми этим всевозможным и почти невероятным китайским, ехавшими отдельно в товарном вагоне, пересадили на другой поезд, который и должен был доставить ее теперь прямо в Ташкент. На долгожданный перрон, где в долгом ожидании стояли встревоженная и напряженная тетя Катя с улыбающимся, как постаревший и чуть пообтрепавшийся китайский божок, дядей Митей.

Долго еще потом тетя Катя на пользу и в немалую поддержку их скудного быта будет распродавать знакомым и сослуживцамВ общем-то ненужные им, но неодолимо завлекавшие своей экзотической необыкновенностью и неким напоминанием о неких райскоподобных краях роскошные китайские вещи, прибывшие с девочкой в помянутых немалых сундуках.

Я, уже гораздо позже добравшись до Ташкента, в чужих третьих или уже четвертых руках застал жалкие их остатки. Примерял черный атласный длиннополый жакет, на котором темно-серыми шелковыми нитями были вышиты таинственные пейзажи и драконы, почти невидимые, но странно взблескивающие, когда свет падал на них под определенным углом.

Драконы словно отделялись от мягкой лоснящейся поверхности атласа и отлетали в сторону. Первым инстинктивным движением было поймать их, но рука в воздухе ловила только оставленную ими пустоту. Сами же они тихо и сосредоточенно снова водворялись на свои места, щеря устрашающие пасти. Деревья бесшумно раскачивались во все стороны. Тонконогие птицы застывали над поблескивающими зеленоватыми водоемами.

Мне очень приглянулось это облачение. Доброхотные владельцы тут же и предложили без всякой денежной или какой-либо иной компенсации взять его себе, от чего я не смог отказаться, уж простите. Но, странное дело, буквально через месяц, притом что я надевал его раза два, не больше, жакет разошелся по всем швам и буквально рассыпался во прах. Вот такая странная история. Хотя что же тут странного?

Своих сотоварищей по этой возвращенческой авантюре девочка больше не встречала. Не встречала никогда, притом что впоследствии ей не раз попадались знакомые из той давней, как бы даже и чужой, ей уже не принадлежавшей китайской жизни. Как правило, дальше одного-двух приятельских свиданий дело не заходило.

Мне тоже их встретить не довелось. Правда, вроде бы где-то в прессе мелькали фамилии спортсменок Прокиных, в связи с какими-то там их рекордными достижениями на коротких дистанциях. Или это были сестры Прокловы. Трудно сказать.

А так-то среди многочисленных русских репатриантов я повидал немалое количество и русско-китайских. Встречал их в разных местах западного мира. И в Лондоне, и в Берлине, и в Сан-Франциско. Не говоря уже о Москве, Петербурге и Ташкенте. Они, как правило, повторяли одни и те же истории из схожей жизни, одни и те же фамилии оставленных и потерянных знакомых и друзей – Сташевские, Вильчаки, Блиновы-Игнатьевы-Останины. Но основная российская эмиграция размещалась все-таки в Харбине. Девочка же была из Тяньцзиня. А у тяньцзиньских собственная гордость.