Дмитрий Пригов - Монады

Возможно в свое время, в нем было некое обаяние. Все-таки – молодость, Москва, художники, советская власть, диссиденты, андерграунд, авангард.

Ну, все понятно.

Подивившись амстердамской неустроенности своего сына по извечной русской привычке, она тут же энергично начала наводить порядок на чужой территории, в квартире помянутой его подруги. На мягкие, но настойчивые претензии объявившейся позднее голландки она оправдывалась:

– Так ведь паутина вокруг.

– Но это же моя паутина, – справедливо возражала голландка.

Ну, твоя, твоя! Кто возражает? Бедная голландка!

Нечто подобное же русско-советского оттенка приключилось и со мной во время моего первого посещения Нью-Йорка. Кстати, поселился я в районе Трайбека, тогда еще не вошедшего в моду и бывшего достаточно дешевым и обшарпанным. Именно где-то здесь, в соседстве со знаменитым и шумным Чайна Таун, незадолго до меня недолго обитала и девочка. Во время кратковременного визита она остановилась у своей давней подруги времен совместного китайского детства. У какой-нибудь из помянутых Джолли, Кисы или Бэби. С неким возродившимся, почти отроческим энтузиазмом они бегали по ближайшим китайским магазинам и ресторанчикам, оживляя прошлое и буквально задыхаясь от воспоминаний. Но это длилось недолго.

Я же, поселившись у известного российского журналиста, сотрудника всех немногочисленных русских нью-йоркских газет, был помещен в просторную комнату. Сам же хозяин разместился на крохотной кухоньке. И все бы было хорошо, если бы место моего ночлега, как и сама кухня, постоянное обиталище самого хозяина, не было завалено безумным количеством книг, газет и журналов – он был библиофил (как, впрочем, и многие из нас, бывших советских). И вся печатная продукция была вывалена просто на пол. Немалое количество книжных полок, расставленных вдоль периметра всех стен, на удивление пустовало, затянутое легкой пленочкой нью-йоркской пыли, впрочем, ничем не отличающейся от пыли всех иных мегаполисов мира.

К своей кровати я пробирался узенькой тропиночкой, проложенной среди холмов этой необозримой массы разноязычных изданий.

Одним утром, оставшись дома и исполненный энтузиазма с некоторой долей альтруизма, я, потратив целый день, разложил все книги по полкам, впервые за долгие годы обретших соответствующий должный вид. Я был чрезвычайно доволен, удовлетворен, даже горд плодами своего бескорыстного труда. Вернувшийся хозяин, противу моих радужных ожиданий, был крайне раздражен.

Мне пришлось съехать.

Подошел недлинный состав. Стали грузиться. Впрочем, пассажиров было не так уж и много.

Поезд тронулся.

Разместившись в своем купе, прижавшись к окну и почти расплющив лицо, девочка отчаянно всматривалась в медленно уплывающие фигурки ее родителей, сестер, брата. Всех прочих обитателей перрона. Назад пути не было!

Точно так же через три недели утомительного путешествия будет она разглядывать приближающуюся пыльную ташкентскую платформу, пытаясь вызнать среди толпы встречающих тетю Катю и дядю Митю.

Выйдя из вагона, девочка стояла, осматриваясь посреди своих многочисленных вещей, пока вдали не заметила старенькую и сухонькую тетю, старшую сестру отца, выглядывавшую свою неведомую заграничную племянницу. Поскольку платформа полностью опустела, ошибиться было нельзя.

Тетя Катя была постарше отца девочки. Обучившись и отучившись в знаменитой петербуржской Академии художеств, как и многие ее соученики, подпав под неодолимое влияние рокового Врубеля, она уехала в Ташкент к отцу искать таинственного и экзотического. И, надо сказать, нашла.

С подобными же или схожими целями и намерениями сюда переместились многие представители славной дореволюционной столичной интеллигенции. Ну, потом уже без всякой экзотики, вернее с экзотикой, но совсем иного рода и свойства – жестокой и непредсказуемой – сюда переместилось еще немалое количество русских людей изо всех областей голодающей и уничтожаемой России. Потом, понятно, памятная военная эвакуация. Так что общество собралось здесь немалое и не из последних. Да и родственников случилось предостаточно.

Ясно, что многих девочка не имела уже шанса встретить. Даже не ведала об их существовании. А были среди них люди удивительные. Преудивительнейшие. К примеру, муж еще одной сестры, младшей из обширного отцовского семейства, – соученик тети Кати по академии. Яркий и необузданный, переехав в Азию, невысокий, плотный, в неизменном берете, чуть сдвинутом на левый висок, с мольбертом он исходил пешком все местные досягаемые пределы. Со временем он стал прямо-таки легендой и классиком узбекского и шире – всего среднеазиатского изобразительного искусства. Некоторые произведения его оказались даже в западных модерных музеях. Каким образом – и сам не ведал.