Дмитрий Пригов - Монады

– А соседка?! А соседка!

– Какая соседка?

– Ну, из соседней комнаты.

– Из какой соседней комнаты? – стану неумело и неумно притворяться я.

– Да ладно. Нам все известно.

Ну, тогда хорошо. Это отдельная история, но все в ту же строку, в то же лыко. Соседка-то из соседней комнаты в нашей коммуналке появилась не так давно. Молодая жена. Только что молодой муж привел ее к себе в 8-метровую комнату, где он проживал со старухой-матерью, все время кряхтевшей и сипло оравшей по телефону в коридоре:

– Что? Что? Да нет, у ей нервная система в мозг поднялась? Дальше ей что, говоришь? Дальше ей процедурный кабинет назначили!

И вот как только муж с утра на какую-то свою военно-оборонную работу, а старуха на весь день по таким же, как она, старухам шляться, я, поверите ли (да уж, конечно, поверите, как тут не поверить), сразу к ней, к соседочке. И как только не боялся! Муж молодой статный, мужественный летчик военно-транспортной авиации – ладный, прошел всю войну, награжден, мне, кстати, как умненькому застенчивому мальчику симпатизировавший и немало помогавший. Знал бы он, какого змея пригревал на своей широкой благородной мужской груди! А, может быть, догадываюсь сейчас, он и знал и получал, может быть, от этого какой‐то неведомый нам всем кайф – кто его знает, сколько всего сокрыто в душе человеческой! Не мог не знать! Определенно, не мог не знать! Однако же, простите! Прости и ты, опороченный мной в своей славной памяти, бравый летчик Алексей. Прости! Это только мне, испорченному и извращенному, могли прийти на ум такие гадости. А он был просто благороден, доверчив, открыт и честен. Ему и в голову не могло прийти, что вот это тщедушный и глупенький подросточек из соседней, жуть как перенаселенной комнаты, которого он жалел за его убогость и помогал от бескорыстия души, так коварно влезет с заднего хода в его чистую и нормальную семейную жизнь. Прости, Алексей! Прости! Я не достоин прощения.

Значит, я тут же к соседке. И, конечно, не за помощью в немецком языке, как я притворно и задыхаясь от подступившей похоти бормотал ей в дверях, краснея и покрываясь липким потом. А она была умна, красива, образована, и, действительно, знала назубок весь немецкий – то ли она просто бывала в Берлине (хотя, как это просто в те времена можно было взять и так вот просто, понимаете ли, для своего, понимаете ли, удовольствия, побывать в Берлине?), то ли занималась какой-то тайной антиимпериалистической борьбой на передовых фронтах тогдашних холодных и горячих битв. Уж не знаю. В ее случайных оговорках проскакивали знания разных видов оружия, радиотехники, приемов рукопашной борьбы. Да, вот такая у меня была соседка – можно было бы гордиться, и таки гордились мы тогда в школе и пионерии славными делами и именами Любки Шевцовой, Гули Королевой, Зои Космодемьянской. А я…! До этого ли было мне с моими известными вам чертами характера и качествами натуры. Да и то, что многое тогда было тайной и многим легче и безопаснее во всех смыслах было не интересоваться. А уж узнал – виду не показывай! Молчи, подлец, как свинья подколодная! А то через тебя сотни людей загудят по подвалам да тюрьмам! Вот какое время было! А вы – соседка! Но и вы, конечно, по-своему правы. Конечно же – и соседка.

Все это, конечно, портило и искривляло жизнь впечатлительным детям, к каковым принадлежал и я.

Я входил. Мы садились за стол рядышком, почти впритирку, что я ощущал всей поверхностью левого бедра мягкую резиновую податливость ее ноги, когда я, упершись пяткой в пол чуть-чуть напирал на нее, а она не отступала. Она как школьница одергивала юбочку, касаясь при этом легкими пальчиками и моей прижатой ноги, склоняла набок милую светлую умную головку и начинала настойчиво повторять, даже как-то сердито: дас бедойт! или: вас махен вир вайтер? или же: вас кост? – Я замирал. И, подумайте, за этими немецкими словами, я – уже в этом случае и идеологический извращенец, и патриотический перверт – моментально представлял ее в ладненьком эсесовском мундире, входящей в кабинет начальства. Начальством же я представлял, естественно, ее молодого стройного мужа, тоже затянутого в изящный черный мундир. Она обходит стол справа, приближается к нему сидящему, прислоняется бедром к его плечу и в следующий момент чувствует, как его рука ползет ей под юбку, стремительно поднимаясь вверх, в то время как голос звучит строго и наставительно, произнося что-нибудь, вроде: зиг хайль! Вторая же свободная рука в это же самое время медленно листает принесенный ею безумно секретный документ.