Дмитрий Пригов - Москва

Вот это мы и поняли с моим прозорливым приятелем. С самого низа котлована, но мысленным взором, напротив, взлетевши на самую его вершину, даже воспаряя над ней, мы следили за проявлением слабости и искривленной силы наших сограждан. Картина прекрасная и ужасающая одновременно. Но, скорее всего, она все-таки была отвратительной. В ней не проглядывалось ничего позитивного, вдохновляющего.

Потом откуда-то пришли сведения, вроде бы из официальных ‘источников, что никаких инопланетян не ожидается. Даже больше – что их вообще нет на белом свете. Что это – вредная, опасная выдумка. Что надо бы разобраться, кто пустил в народ смуту и беспокойство. Некоторые специальные, незадействованные в предыдущих мероприятиях серьезные люди стали расспрашивать, выяснять в толпе кого-то о чем-то. Потом стали уводить некоторых, видимо, для более подробных объяснений и собеседований в более удобные, никому не ведомые места. Потом стали просто бегать, шнырять в толпе, догоняя слабо и обреченно убегавших. Вернее, делавших вид, что пытаются улизнуть. Стали просто хватать за рукава буквально каждого. Не в силах удержать всех сразу, когото отпускали, кого-то снова подхватывали, но зато выпускали уже другого. Мы с приятелем все видели, все понимали.

В результате вышеописанных принятых мер население успокоилось, как-то сразу безболезненно забыло про гигантский проект. Он легко выпал из личной и общественной памяти. Не замечался даже буквально грандиозный, поражавший воображение вид его. Если кто и прогуливался с девушками среди деревьев или в одиночку на лыжах в тех местах, то нисколько не задавался вопросом по поводу происхождения или предназначения остатков этого сооружения. Мало ли чего бывает. Мало ли чего народит природа себе в удовольствие и себе же на удивление. Но я ничего не забыл. Поэтому и повествую здесь, не боясь быть кем-либо опровергнутым или уличенным в неточностях и прямых искажениях. Никто ничего не помнит. Поэтому возразить-то некому, да и нечего. А я помню. Все помню отлично и достоверно. Такая у меня натура и память.

А вот еще помню, хотя никто, кроме меня, не помнит. Помню, как все завершилось. После вышеописанных беспокойств, нервозности, некоторых необходимых мероприятий со стороны властей все странно успокоились и расслабились. Неожиданно буквально на всех и каждого пала некая тихая истома, ломота во всем теле. Люди как-то жеманно, по-кошачьи стали потягиваться, поводить шеями и головами в разные стороны с вялыми улыбками и нежными, убаюкивающими звуками. Никто не расходился. Поглаживали друг друга по обнаженным частям тела, вздрагивали от прохлады и холодных прикосновений, издавали легкие, как звоночки, смешки, которые, переливаясь и разносясь по экранирующему пустому акустическому пространству огромного котлована, сливались в неведомое звучание, шевеление, позвякивание, таинственный шепот. Какие-то тихие набухания, перекатывание неких валиков, сопровождавшиеся легким раздражением, пробегали под кожей рук, лиц, шеи, оставляя впечатление всеобщего колебания, дрожания, даже перебегания телесных очертаний. Некое как бы такое марево взаимного пересечения индивидуальных границ, нарушения агрегатных состояний, как при диффузии газовых облаков или фракций. Все это звучало подобно ласковому переговариванию если не ангелов, то неких запредельных существ, типа эльфов. И вдруг в каком-то месте разорвалось первым не то чтоб вскриком, но восклицанием. Затем другие, третьи. Затем музыка стекла и позвякивания сменилась звуками вроде бы птичьего клекотания, что ли, лисьего подхихикивания. Неожиданно, практически у всех разом, прорвало нежно набухавшие, до того мягкие, блуждающие подкожные бугорки. Сразу же открылись глубокие, черные, шевелящиеся провалы.

Это были блестящие, отливающие всем богатством темного, лилового, фиолетового, уходящие неведомо куда подобия магических, мягких, завлекающих цветов. Внутренние слизистые поверхности тихо светились. Носители их также стихали, переговаривались шепотом, стараясь не подносить свои раны-цветы близко друг к другу, так как те проявляли при подобном приближении и соприкосновении неожиданную агрессивность, прямо-таки увлекали за собой вялых и податливых. Притом запах, исходивший от ран, был отнюдь не отвратителен, но похож на любой подобный, характерный для глубоких, сыроватых метафизических провалов. Все осторожно, прикрывая рукой разрастающиеся стигматы, или другой свободной, если это открывалось на какой-либо руке, беспрерывно слонялись по огромным ярусам сооружения, убаюкивая их, словно малых, легко впадающих в раздражение детей. Приглядевшись, вы замечали, что, несмотря на кажущуюся невероятную глубину провалов, на самом деле уследить можно было только небольшое мерцание внутри и беспрерывные волновые излучения, идущие наружу, спутывающие вообще всю картину их реальной или ирреальной пространственности. Тем более что заглядывание в них сопровождалось моментальным головокружением, почти обморочным состоянием с потерей ориентации и памяти. Иногда казалось, что они уходили на глубину, превышающую реальные размеры тел их носителей.