Дмитрий Пригов - Москва

Так вот говорили, передавая друг другу шепотом суть и содержание всего, таинственно, неведомо где происходящего.

Однако даже самым-самым высоким, в смысле высокопоставленным, строителям цели и реальные возможности этого сооружения открывались в не совсем ясном обличье. В образе, несколько затуманенном общими промыслительными неконкретными идеями и представлениями. Но мы уже знали. Мы с приятелем уже все понимали.

А они, неведающие, по-прежнему все списывали на неких еще более высоких покровителей. На какихто как бы уже вовсе неких невероятных сверхинопланетян, через наше невольное нерефлектирующее участие и соучастие сооружающих себе пристанище, приют в нашем довольно-таки не обустроенном для них мире, – не дикость ли?! В разговорах шепотом поминали, что, поколебавшись, эти сверхсущества все-таки склонились к советской, как наиболее передовой, прогрессивной и многообещающей социально-общественной формации. Их перебазирование было близко. Наиболее ажиатированные, чувствительные ожидали прямо с минуты на минуту. Со стороны же, вернее из высоких сфер, не поступало никакого подтверждения, ни опровержения, что способствовало зарождению смятения в умах. Закрадывалась тревога: а что, если эти временно превосходящие нас по силам и продвинутости существа, несмотря на продвинутость, не смогут полностью оценить наше величие и перспективность? Вдруг они захотят командовать нами в соответствии с их собственными, далеко, может быть, социально непрогрессивными взглядами на цели и развитие человечества? Тревога возрастала. Начали даже прорываться непонимание, недовольство, некий род возмущения и протеста. Но неявно. Совсем неявно. Однако возбуждение нарастало. Люди стали метаться, беспрерывно облизывать пересыхающие губы, пытаясь что-то объяснить друг другу. А что они могли объяснить? Ясно, что объяснять было нечего. Власти по-прежнему с какой-то, видимо, только им ясной целью хранили многозначительно симптоматичное молчание. Но ведь просто так они не могли отмалчиваться бесконечно перед лицом нарастающего людского смятения и помешательства. Некоторые, побросав лопаты, тачки или какую-то там еще положенную, вмененную им в обязанность обществом работу, бродили со сморщенными лбами, повторяя то ли идиотский набор слов, то ли магические заклинания:

– Надо сосредоточиться! Надо сосредоточиться!

– Что ты сказал? – расспрашивал недослышавший.

– Неважно. Это я не тебе. – И продолжал: – Надо сосредоточиться! Надо сосредоточиться! Надо сосредоточиться!

Другие же принимались работать, копать, неистово взмахивать руками и инструментами с еще более диким усердием, прорывая, проламывая на своих участках просто непомерные для обычного человека с его известным нехитрым ресурсом сил ямы и провалы километровой глубины в сторону от основного осмысленного направления. Они уходили туда и пропадали. Другие же, вздымая руки к небесам, призывали инопланетян или же, проклиная их от своего имени, от имени своих детей и высокопоставленных вождей, запрещали им появляться в наших пределах:

– Проклинаю, проклинаю, проклинаю!

– И запрещаю, запрещаю, запрещаю!

– И проклинаю!

Все население столицы, сгрудившись в котловане, распределившись по многочисленным ярусам мегалитической постройки, взвывало, корчилось, размахивало руками, подергивало головой, содрогаясь телами, рушилось вниз и карабкалось снова вверх. Так продолжалось почти бесконечно. Власти же все упорствовали в своем специальном молчании. Видимо, это была их первая после многолетнего угнетения и террора попытка предложения населению свободы решения и выбора. Но момент был определен не совсем подходящий, то есть сложный. Во всяком случае, население решительно и окончательно не справилось с предложенной им в таком виде свободой. Оно, бедное, неподготовленное, перенапряглось. Естественные органы, приспособленные в человеке для подобного, оказались у нас недоразвиты. Они перевоспалились, вызывая всеобщую интоксикацию организма, проявлявшуюся в самых диких, неадекватных и уже общественно опасных поступках. Возможно, правда, что некоей коварно-воспитательной и нравоучительной целью властей было испытать неподготовленный народ таким вот мучительным шоковым способом. Смогут – хорошо. Не смогут – ну что же, вернемся к старым испытанным способам. Где мы возьмем другой народ для наших более прогрессивных и либеральных идей? С таким народом придется и впредь работать. И вернулись. И стали работать.