Дмитрий Пригов - Монстры

Один подобный встретился мне в Болгарии. В центральном сквере Софии. На травке. Поэт, как мне его отрекомендовали. Бывший, правда. Сейчас бомж. Спал в мавзолее болгарского великого вождя Димитрова в тот краткий промежуток, когда сей бывший великий болгарский вождь стал никому не нужен. Но не до такой степени, как впоследствии, когда лет через семь и вовсе взорвали самый мавзолей. В связи с этим вандалистским актом наш поэт лишился жилья и переместился под открытое небо.

– Димитров на картинах-то огромный, – невнятно бормотал он с вялой дикцией пропойцы и асоциала. – А оказалось, маленький. Я в гробу его не помещался. Ноги высовывались. – Сам он был маленький, нечесаный, немытый, помятый и сильно косоватый. Между прочим, окончил московский Литинститут им. Алексея Максимовича Горького вместе с некоторыми, вполне ныне влиятельными фигурантами российского культурного небосклона. По времени пребывания там почти совпал в своем институтском бытии с Ренатом. Жил в Москве с женой и двумя детьми. И был вовсе не болгарин, а, можно сказать, исконный русский. Вернее, грузин, но с прекрасным знанием русского и еще восьми-девяти прочих языков. И вот, влюбившись в некую болгарскую поэтессу (Женскую Славянскую Душу – как он ее обозначал и чем оправдывал свой скоропалительный разрыв с семьей), стремительно покинул Москву ради Софии. Там он с немалым умением что-то мастерил, будучи к тому же выпускником тбилисского художественного училища. Но потом впал в вышеобозначенный творческий кризис. Безжалостная болгарка, не по примеру великодушных и терпеливых русских жен (той же жены Рената, к примеру), выгнала его из дома. И стал он бомжевать. В качестве такой вот неординарной достопримечательности болгарской столицы был мне представлен. Разбуженный, он мрачно глядел в ясное болгарское небо и что-то бормотал на неведомом мне болгарском.

Про Рената же говорят и другое. Другие говорят. Другие, естественно, и говорят другое. Говорят, как раз наоборот, все у него получилось и сложилось. Работает над какой-то закрытой темой, тесно связанной с его предыдущими исследованиями. Говорят, в разных секретных запасниках хранится достаточное количество тел выдающихся представителей рода человеческого, ждущих какого-то окончательного решения. Тел не в буквальном смысле. Нечто вроде снятых с них абсолютных виртуальных копий, легко перекомпонованных и укладываемых в маленькую безобъемную точку. В спичечный коробок – не больше. И это есть как раз основная тема исследований и достижений Рената на протяжении всей его удачливой, даже выдающейся научной карьеры, шедшей вразрез с привычными ретроградными представлениями и практиками. И вот, оказалась востребованной.

Но это потом станет ясно. По мере развертывания сюжета. А ему самому, Ренату, наоборот, в реальном размере и течении времени, в котором мы случайно забежали вперед, все уже ясно. Все для него на данный момент, в данной точке данного повествования – в прошлом. Его работа связана с живыми, даже сверхживыми сущностями и явлениями. Модусами, переходами из одного в другое, модулями и процессом считывания одного с другого, вживлением одного в другое. Но люди не понимают и не принимают. Не хотят понять. Им так спокойнее. Помнится, навещая приятных своих давних знакомиц, двух сестер, живших в отдельном, заросшем густой непроницаемой растительностью городском доме в районе Сокола, он яростно проповедовал:

– Совокупный потенциал научных достижений в наше время намного превосходит времена Федорова и вполне возможно… – В окно вплывала густая дурманящая сиреневая ветвь.

– Ренатик, тебе малинового или вишневого? – одна из сестер низко склоняется прямо к его уху, ласково щекоча прохладным дыханием. Кладет нежную руку на упругое плечо и скользит ниже по влажноватой от нестерпимой летней жары гладкой коже под легкую сатиновую рубашку.

– Вы только представьте себе: – возбужденно продолжает Ренат, не отводя ее руки и пылающими, ничего не видящими глазами упираясь в прохладно-улыбающееся лицо второй сестры. Та спокойно-застывшим взглядом следит движение сестринской руки по обнажающемуся телу Рената. Потом Ренат, словно нечто такое услышав, вернее, почувствовав, стихает, переводит взгляд с противосидящей сестры на склоняющуюся к нему. Потом опять на другую. Потом поднимает глаза к потолку и замирает. Потом подступают сумерки. Потом и ночь.

Говорят, закрытая тема Рената, каких немало в любом претенциозном государстве, оплачивается весьма хорошо, и он ворочает немалыми деньгами. Если бы не эта пресловутая закрытость, ему давно бы светила Нобелевская премия. Но ведь все насквозь пронизано личными знакомствами! Непотизм всюду. Мафия. Политиканство. Протекционизм и невежество. Узкий клановый интерес.