Дмитрий Пригов - Монстры

Но приезжий прав. Что-то там такое есть, справедливо и по праву тревожащее воображение. А то и вовсе покажется, что какие-то доисторические обстоятельства вскрываются – духота нестерпимая, влажность несусветная. Из этой-то перенасыщенности неизбежно и существа образуются гигантские. Не соразмерные ни с чем и несообразные. Оттого и незамечаемы нашими глазами, привыкшими к другим размерностям, масштабам. К другим способам объявления всего подобного в этом мире. Я знаю. Я там бывал.

Да ладно. Какие существа? Помню, в детстве, вступая в темный тяжко-пахучий арочный проход от освещенной улицы к нашему грязновато-кирпичному пятиэтажному дому в глубине обычного густо застроенного затененного московского двора, я всякий раз невольно оборачивался на обступавшие шорохи и отчетливые звуки преследующих шагов. Кто это?! Что это?! Естественно, все оказывалось моими же собственными торопливыми малолетними шажками, многажды отраженными сводчатыми стенами и возвращенными мне, любезно взлелеянными местной атмосферой, аурой. Возвращались разросшимися до пугающего размера и отчужденности.

А тут, на дорожке, обернешься пару раз, потом и сам рассмеешься своей фантомной изобретательности. Все здесь пустынно и огорожено вздымающимися краями густо поросшего оврага-котлована. Разве коза какая-нибудь, неведомо как сюда забредшая, глянет на тебя внимательным изучающим взглядом. Тоже неприятно. Но ведь коза – из животных не самое вразумленное.

Однако влажность действительно неимоверная. Неместная. И что-то все-таки действительно промелькивает. Может, просто река вдали, у самого выхода из лощины проблескивает вскидывающейся поперечной, как-то уж чересчур подозрительно вскипающей горбинкой. Искривлением привычно заданного пространства. Временами в мареве представляется, что из этой горбинки на точке самого ее высшего набухания что-то мгновенное вырисовывается. Проявляется светящееся удлиненное образование, своим свечением выделяющееся и на фоне ослепительно яркого летнего полуденного небосклона.

– Вон, вон, появилась, – кричат одетые во что-то повылинявшее, повыгоревшее, не различимое ни по цвету, ни по покрою, местные пацаны, указывая грязными пальцами в том направлении. – И вчера была.

– Вчера кричала даже! – добавляет высокий тощий с каким-то странным мелкосетчатым покрытием желтоватой кожи и сложным переплетением синеватых прожилок.

– Тетка говорила, сестры.

– Сестры? – переспрашивает другой, низкорослый, квадратненький, темный, прижимая к паху две ладони, сложенные лодочкой. Никто ему не отвечает. Все молча смотрят в разные стороны.

Так оно и есть. Но обнаруживается только на последнем повороте. Когда минуешь огромный, шумно обрушившийся под напором недавнего тяжелого ветра, но весь еще покрытый густой зеленью ствол. Еще год назад он одиноко и высоко вздымался над пропадавшей глубоко внизу ложбиной. Правда, корни его уже и тогда достаточно высоко опростала сухая местная почва. Они, обнажившиеся, словно многочисленные корявые, неразгибающиеся, закостеневающие переплетенные пальцы, в щепоти держали это немалое зеленое существо, вознесенное высоко над всеми прочими, дабы посредством его выглядеть там что-то вдали. Монастырь, может, какой-нибудь, заброшенный. С полдесятком неведомых и неведомо к чему приставленных обитателей. А то и вовсе тибетское что-то. Совсем уж удаленное. Умозрительное даже. Пара тамошних одетых во все оранжевое личностей уставились лицом в небо и через немыслимые расстояния проглядывают во всех подробностях нашу лощину с этим вот, вынесенным на неимоверную высоту, отделенным от нас самих невероятным пронизывающим зрением.

Вот и выглядели. Высмотрели, мать их. Прошлогодней бурей, по своей свирепости непривычной для здешних мест, срывавшей крыши с самых выдающихся дач московских интеллигентских знаменитостей, завалило и это дерево. Завалило вместе с не могущими уже никак от него отцепиться стариковскими пальцами. Но достаточно удачно для прогуливающихся здесь пешеходов. Никого не задавило. Никого попросту не было. Да и кто решился бы на прогулку в такое время и в таком месте?

Завалило так, что обойти можно сбоку, невысоко забираясь по пологому травянистому склону. Вот уже и внятную тропинку протоптали сторонкой многочисленные босые, обутые и полуобутые ноги. Под стволом же замечаются разные двупалые и трехпалые следы промелькивающих в обе стороны ведомых и неведомых тварей. Отпечатки неведомых особенно крупны и не сразу идентифицируемы – то просто гигантская вдавлина, то словно протащили волоком нечто тяжелое и корявое, оставляющее глубоко врезанный след в рассыпчатой желтоватой почве. Следопыты останавливаются. Всматриваются. Покачивают лысеющей головой. Оглядываются. Вздыхают и бредут дальше, бормоча что-то невнятно-утешительное себе под нос.