Филимон Сергеев - Орангутан и Ваучер (сборник)

Старик задумался и, не ожидая такого вопроса, даже немного растерялся.

– Оно, может, и жалко, но сам посуди, хворь-то свое возьмет… А не имей я твоего завещания – все здесь прахом пойдет… А так я на твой дом «Буран» новый куплю, мотор подвесной, лодку-алюминьку. Главное, Ванюшенька, никого, кроме меня, не осталось. Я теперича полный хозяин во всей деревне.

Иван Иванович закрыл глаза от слабости, неожиданно прослезился.

Скрипнула дверь, и холодная струя морозного воздуха просочилась в избу.

«Значит, Тимофей Гаврилович ушел… Выжидать ушел… Хорошо, что самогон еще есть… Надо лечиться», – подумалось Сизареву.

Он кое-как поднялся с постели, глянул на домовину, подсунул под нее половик, чтобы легче скользила по полу, потянул ее к выходу и выбросил на крыльцо.

– Вот так-то лучше… – и на душе у него полегчало. Он лег в постель и погрузился в дрему.

Во сне он опять увидел старуху. Она приветливо улыбалась, а потом вдруг стала молодеть.

– Чудак ты, Ваня, – вкрадчиво прошептала она. – Ценишь доброту выше богатства… Ведь богатство – вечность, а доброта – всего мгновение радости…

Иван Иванович хотел возразить, но не смог пошевелить губами и проснулся. В сумерках огляделся, и по телу пробежала дрожь: в остывшей горнице, в том же углу, на прежнем месте стоял проклятый гладко оструганный гроб. Только на этот раз одна половина его была аккуратно покрыта белым саваном, а в изголовье гремел металлической музыкой транзистор.

Иван поднялся с постели, наощупь выключил транзистор, подошел к окну.

Метель за окном наконец-то унялась, и звезды рассыпались по небу до самого горизонта, словно слезы на подоконнике. Такая тишина стояла во всей деревне, что было слышно, как где-то в лесу гонялся за своей добычей сыч-тетеревятник. Иван Иванович надел валенки, нахлобучил шапку, вышел на крыльцо. Он сделал несколько шагов по снежному насту, дошел до конца изгороди и увидел в окне дома Тимофея свет.

В этот момент до его слуха донесся отчетливый рокот приближающегося «Бурана » . По всей видимости, водитель «Бурана » старался объезжать слишком глубокие снеговины и поэтому долго петлял.

Но вот, оглушая снежное безмолвие, мотопарты показались со стороны леса и направились к дому Тимофея. Они были с удобным самодельным прицепом, напоминающим приземистые розвальни. Сизарев замер и, вглядевшись в яркую лунную ночь, чуть было не вскрикнул: водителем «Бурана» оказалась Раиса Мартыновна.

Циркачка с колдовскими глазами приглушила мотор у крыльца и, оглядевшись по сторонам, тихо сказала:

– Ну, что, батя, отцепляй сани с товаром. Там два десятка аборигенов. Ну, как орангутан, жив еще или нет?

– Готов… – усмехнулся старик. – Помер, пакостник, в щель его туды! Могу похвастаться – все внутренности на месте.

– Молодец, батя, – задумчиво похвалила циркачка. – Ну, мои тоже со знаком качества, – кивнула она в сторону прицепа.

– Везучая вы, Раиса Мартыновна, – оживленно отозвался старик. – Прошу пирога с брусникой отведать.

Они прошли в избу. И только закрылась дверь, Си-зарев сразу бросился к дому старика. Первой попавшейся лесиной он наглухо придавил кованую дверь и завел мотор «Бурана», к которому были прицеплены сани с покойниками. Машина взревела и ходко покатилась по снежному насту.

Не проехав и полкилометра, Иван услышал приглушенные выстрелы карабина, потом мощные раскаты автоматных очередей.

– Розвальни уж больно тяжелы, надо отцепить, – застучало в сердце у Ивана, – иначе не уйти. Но без улик мне не поверят…

Он прибавил скорость, несколько минут мчался по заснеженной равнине, не выбирая дороги. И вдруг впереди показалась циркачка. Еще миг – и Ивана прожгло каленым железом, он рухнул в снег и потерял сознание.

Когда Сизарев очнулся, над ним стояли Раиса Мартыновна, Рольмопсов.

– Не умирай, орангутан, – кокетливо улыбалась «святая Раиса». – Ты мне еще такую службу сослужишь! Да и люблю я тебя!..

– Раиса Мартыновна… Так вы еще живы? – прошептал Иван Иванович и опять потерял сознание…

Тольку Мошкина трясло, как в лихорадке.

– Охо-хо! – вскрикивал он по ночам. – Охо-хо! Не жизнь, а подлянка. Хоть в петлю лезь! Одна надежда на родственников.

«Здравствуй, дядька Афанас, – взволнованно сообщал он в письме. – Чувствую себя как последняя сволочь! Не писал ведь я тебе, дрын мне промеж лопаток, а как деньги понадобились – пишу, а еще так авторучкой нахряпываю – стол ходуном ходит. Плохи дела, Афоня… Беда! Просчитался. Кончил училище музакадемии, а работы – тю-тю! В кино поснимался немного, но это так, от нужды. Для души – ничего. Не берут ни в один театр. Говорят, Станиславского плохо понимаю. Этот товарищ у них вроде нашего пчеловода, система переживания у него развита как у самого светлого мудреца. Но есть возможность работать на эстраде. Был у главного по этому делу, худрука, обещал помочь, но для этого восемьсот тысяч нужно. Очень прошу, дядя Афанас, продай, пожалуйста, мой дом кому хочешь, но только чтобы восемьсот тысяч вышло. Доверенность на продажу отправляю. Давно я тебе не писал, а ведь я женился полтора года назад. Теперь у нас два сына – двойняшки. Одного в честь отца назвал, другого – в твою честь. Жду скорого ответа. Твой племянник Анатолий».