Филимон Сергеев - Орангутан и Ваучер (сборник)

– Не торопись, Тимофей Гаврилович. Дело-то ведь очень серьезное… – Иван Иванович сунул бумагу под одеяло. – Я ведь тебе даром дом отдаю, а стоит он миллионы…

– Так-то оно так… Что ж за претензия у тебя?

– Прошу тебя, Тимофей Гаврилович, баню истопить жаркую, по-черному…

– По-черному так по-черному… – угодливо поддакнул старик.

– Снадобье я твое принял, вдруг поможет…

– Должно помочь. Но на всякий случай завещание пусть покамест у меня будет, как у твоего старшего наставника, ну, а ежели дело решится в твою пользу…

– Ладно, бери… – Иван Иванович достал бумагу из-под одеяла, протянул деду. – Но чтоб баня сейчас же была.

Старик дрожащей рукой взял завещание, поспешно положил в карман.

– Бегу, топить бегу!

– Двери закрой! – крикнул ему вслед Сизарев, но старик то ли в самом деле не слышал, то ли сделал вид, что не слышит.

– О-го-го… Вот ведь налим-то клюнул, – радовался он, приближаясь к своему дому. – Это ж уму непостижимо! Одних окон двадцать четыре штуки, сеновал на восемнадцать возов, светелка поднебесная! Ежели дело выгорит, терем покойника продам, другую хозяйку смекать буду, а эту, как инвалида, в дом для престарелых, а то и к сыну в Нарьян-Мар…

– Марея, где домовина моя? – спросил он, войдя в натопленную горницу своего дома.

– На чердаке, Тимоша, а что? – насторожилась старуха.

– Ты чего накуксилась? Я ж не для себя ее спрашиваю.

– А говорил, что последнюю домовинку для себя присмекал.

– Э-э, размечталась! Еще чего!

– А кому ее тогда? – удивилась старуха.

– Да Ваньке Сизареву… На ладан дышит, Христом Богом просил позаботиться…

– Ой, Тимоша!

– Не веришь? – Тимофей достал завещание. – Читай, ежели не веришь…

Старуха надолго уткнулась в писанину.

– Тридцать лет рядом, а не привыкну, – сквозь зубы процедила она. – Такого загребущего во всем свете нету! – Она положила завещание на край стола, и глаза ее округлились. – Значит, в свою копилку еще один дом сгреб?

– И дом, и Ваньку со всеми потрохами! По заказу одной дамочки. Электропилу, говорит, за его кишки получишь. А за почки – телевизор.

– Кто такая?

– Да баба тут одна с автоматом… из демократического центру…

– У меня после твоих баб сна нет.

– Ну ладно, зажужжала оса, уходи под небеса! Просто я людям добром за добро плачу.

На второй день метель опять усилилась, и в горенке заметно похолодало. Самочувствие Ивана Ивановича не улучшалось. Он принес дров из сарая, вновь затопил печь, плиту и, облив длинное полотенце самогоном и остатками водки, несколько раз обернул его вокруг себя.

Задрожав всем телом, он надел поверх полотенца овчинную безрукавку и, укрывшись ватным одеялом, задремал. Сколько времени, он не знал. Очнулся он от какого-то странного шороха. Он приоткрыл глаза. В сумерках просторной горницы у двери стоял большой гладко оструганный белый гроб. Рядом Тимофей протирал крышку гроба.

– Ванюша. Или уж не слышишь меня? – спросил старик.

Иван Иванович не открывал глаз и не отвечал. Компрес на самогонном питье делал свое дело. Температура спала, но слабость не покидала.

Тимофей включил транзистор. Иван от неожиданности открыл глаза, уловил колючий, настороженный взгляд Тимофея.

– А-а-а, Тимофей Гаврилович! Чего смекаешь?

– Да вот, сам видишь, домовина хоть куда… Мы-то свое слово завсегда держим…

– Ты на что намекаешь?! – не выдержал Иван. – Что я в срок не уложился, не умер еще?

– Господь с тобой, – забеспокоился Тимофей. – Чего обижаться?..

– Да ты, я вижу, Тимофей Гаврилович, после моего завещания совсем башку потерял! – прохрипел Си-зарев. – Или она у тебя всегда только думками о наживе набита?

– О чем мне думать? – усмехнулся старик. – О красе лесов, полей и рек?

– Поубавь музыку-то! – сказал Иван. – Как же это получается?! – никак не мог успокоиться Иван. – Вырос ты, Тимофей Гаврилович, на земле, предки твои в голодный год ершом последним делились, мякиной… Когда хворь подкашивала, всей деревней лечили от злых недугов! А с тобой-то что случилось? Как ты от людей отбился?

– Такие вот грамотеи, как ты, и отпихнули меня, сначала от землицы, а потом и от человеков! – неожиданно вспылил дед, вглядываясь в глаза Сизарева. – Понял я однажды, что можно без особого труда жить и в довольствии.

– Хорошо у тебя, Тимофей Гаврилович, все складывается, – прошептал Иван, ощущая все большую и большую слабость во всем теле. – Только скажи честно: тебе не жаль меня? Ведь я мог еще и пожить…