Аля Кудряшева - Иногда корабли

Потом поверх. Потом начать с утра,
Перечитать и вспомнить, забываясь,
Сухой березы мокрая кривая,
Перечеркнула выход из двора.

Соседская машина у ларька
Мигает позабытой аварийкой,
Так, говорили, нет, не говорили,
Горит во сне разбитая щека,

Во сне, как на дороге, как в пути,
В котором нет краев и горизонта,
Выходишь в эту боль, и даже зол, что
Опять не дали никуда уйти.

Щека болит и пятый класс, зимой,
И расшатался зуб – и не молочный,
Порой бывает тяжелей, но ловче,
А тут – легко и страшно, боже мой.

Вот выпал снег и он не говорит.
Стоите ты и он – посередине
Того двора, на непослушной льдине,
Не зная шага. Понимая ритм.

Ты, как всегда, не вовремя устал.
Под снегом позолота старых листьев,
Всё то, чего боятся журналисты, —
Простор простого белого листа.

Горит щека и фонари горят,
Он говорит с тобой, поскольку не с кем.
Вот выпал снег тяжелой занавеской.
Вот выпал снег.
О нем не говорят.

Мы ходили по пляжу,
Немножко молчали
И немножко кричали,
Чтоб слышало эхо.
Мы на мокром песке
Все следы отмечали,
В каждом следе
Доехал! Доехал! Доехал!

Мы ходили по пляжу
И видели чаек:
Принесите-мне-чаек
И необычаек.
И инструкторы нам
Безнадёжно ворчали
Но мы видели чаек,
Морчаек, молчаек.

У меня был купальник
Отличной расцветки,
Чтобы стать, будто этот закат
Или ветка,
Быть в прибойном песке
Или крышечной стали,
Чтоб меня не поймали
И не посчитали,

А потом мы считали
Наборы ступенек,
И родители стали
Цвета ветра и денег,
Тёмно-карих монет,
Светло-серых соседей
В каждом вздохе:
Уедем! Уедем! Уедем!

Чтобы снова летать
Бесконечной подёнкой
И купальник они
Выбирали с издёвкой.
Но пока я следы
На песке отмечаю,
Я почти среди тех
Ковыляющих чаек.

Самолёт не взлетит —
Я не зря себя мучаю,
Набрала себе ракушек целую кучу.
Я брала их специально
С песком и стекляшкой,
Чтоб взлетать было тяжче,
Внутри было слаще.

Вот пилот подойдёт,
Седовласый и строгий —
Я уверен, что вам будет сложно в дороге.
Вас не пустит граница,
Вам нужно спуститься.
Подберите нас,
Лёгкие чаячьи птицы,
Я хочу здесь остаться,
Расти и раститься,
Я хочу прямо здесь навсегда очутиться.

Там метро наполняет
Желудочки станций,
Там любой, кто стал старше,
Становится старцем,
Я уже проучилась,
Пять лет – будто валиком,
И меня проучить
Здесь способен едва ли кто.

И родители – будто им что-то не дали тут —
Выгребают песок из промокших сандаликов.

И идут по тропической маленькой улице.
И ещё – не смотрю я! – немножко целуются.

Не отчаялись здесь, где под утро всегда встречались,
Не проходим там, где вчера навсегда расстались,
Помоги мне, светлое сердце моей печали,
Не трави мне душу тем, чем тогда не стали.

Слушай музыку подворотен и колоколен,
Разбирай слова, не сказанные иконой,
Заходи в тот вечер, который всегда спокоен,
Вне созвездий полумрака и вне законов,

Приходи, как всегда, на заснеженный пирс, на пристань,
Мимо всех чужих, что в отчаянье в стекла дышат.
Что-то снова звучит неистовым тонким свистом,
От босых ушей – до затянутых в шерсть лодыжек,

Я опять живу, я не знаю, как быть иначе,
Как меняться – змеей в полнолуние сбросив кожу,
Я опять появляюсь там же, а это значит,
Что, когда мы не вместе, мы больше всего похожи

На разрозненные безумные шестерни, на кассеты, что мы
Переслушивали, от радости замирая,
Я стою на пристани, море готово к шторму,
К небывалой весне, к тоске на посту тирана,
Нас меняли на тех, кто хуже, и тех, кто краше,
Кто умеет закрыть глаза, чтобы быть всесильным,
Кто умеет не зарыдать, обращаясь к нашей
Невозможности не вспомнить, что нас просили

Отвечать на письма, прикидываться готовым,
Раздраженным, безвыходным, злым, но всегда ранимым.
Приходи на пристань, ищи неизбежность тона,
Обращайся к каждому, кто не проходит мимо,

Этот голос – сухими губами, в изгибах трещин,
Что он просит тебя – прикурить, или ждать почаще,
Этот голос, звучащий тем тяжелей и резче,
Чем бессмысленней слово исповеди, звучащей