Аля Кудряшева: Иногда корабли

И опять не сбылось – говорит себе старый доцент,
Наблюдая в окно наднебесную алую муть,
И опять не сбылось – шепчет он, не меняясь в лице,
И – представьте себе – ничего не мешает ему.

Он не вспомнит себя и соратников прошлых фавор,
Он закроет окно – не горяч, чуть нелеп, не сердит,
Закрывая окно, мрачно сплюнет в стихающий двор,
Или, может, не сплюнет – но кто его будет судить?

Закрывая окно, он увидит шумящий фонтан,
Обнажившихся барышень, моющих платья в воде,
И ничто не толкнет его в локоть – ты помнишь, вон там,
Было то, что ты думал восполнить, не видя нигде:

Этот вечный сквозняк, тот июньский белесый склероз,
Полумрак остановок – их мокрую сизую тишь.
Ну так что, говорит он, Господь, я немного подрос,
А теперь что ты скажешь? И где ты меня приютишь?

У усатого школьника голос врезается в ребра
Этих ребер шпангоуты, ногтя железистый привкус,
И в армейском свидетельстве, помнит, написано «добрый,
Любит робких животных, не любит опасностей, риска,

Любит тонких брюнеток». И правда же, любит брюнеток,
И вот ту, что здесь рядом, он любит. Он пробует водку.
Но ведь, черт побери, хоть с биноклем обыщешь планету,
Только дьявол назвал бы их робким и нежным животным.

Он грызет этот ноготь, грызет выпускную повязку,
Он уже поступил в медицинский, чтоб ближе узнать их,
Но закрыты мосты – те мосты с Петроградки до Васьки,
И стоят золотые любови в расхристанных платьях.

В эту ночь, видно, кто-то погиб. Потому что иначе
Слишком много любви в этот горький большой перекресток.
Я еще небольшой – говорит он, – но кто-то назначит
Нам вернуться сюда. И едва ли нам будет так просто.

Привет, мой милый, ты один? А я ждала тусЫ,
сходи в магаз, возьми в кредит дерьмовой колбасы,
Возьми дешевого вина, салфеток и еще
Того, кто убежал от нас, не попросивши счет,

Возьми его, не говори, что он дурак. Постой,
Ты проводи хоть до двери того, кто ждет мостов,
Скажи ему, что нужен вам, ну, хорошо, и нам,
Скажи – его тут ждет диван, пусть будет дотемна.
Ах, не бывает дотемна, ну, пусть он будет тут.
Пусть он останется у нас, пока не позовут.
Нет, нет, поверь, он не любой, он брат или сестра.

Мне просто страшно быть с тобой до самого утра.

А ты клянешься мне все в том, что я гляжу во сне,
И я не Бекки, ты не Том, все это Новый Свет,
Ах, нынче не дают в кредит, не Англия, поди,
Ни колбасы (прижми к груди), ни счастья впереди.

Представь, что через двадцать лет, когда ты будешь сед,
Залезешь в свой истертый плед – не Англия, мой свет,
Все те же сны, подросший сын, усталая страна,
Но вот дерьмовой колбасы осталось дохрена.

Не говори, что он дурак – мы все ему должны,
Не говори, что всем пора, мы чересчур нежны,
Объятья голоса лишив, движенья – мастерства.
Когда ты будешь чуть плешив – как опадет листва.

Давай пройдемся, здесь, смотри, красивые дома,
Вот здесь сверкание витрин, здесь – старая тюрьма,
Вот здесь – приют, а здесь прибой, а здесь… ну, не пора.
Мне очень страшно быть с тобой до самого утра.

И опять не сбылось – веселится плешивый доцент,
Он в пижаме уже, с нежной челюстью в теплом бокале,
Он уже посмотрел в Одиссее, что будет в конце,
Но вцепляется в раму, как будто бы хочет руками

Прикоснуться к фонтану, почувствовать слабую дрожь,
Голубую сирену милиции, пьяную дуру,
И еще как-то утром войти в непросохшую рожь
И ловить там детей. И не думать, не думать, не думать.

И опять не сбылось. Остается красиво уйти,
Сквозь железистый ноготь, сквозь челюсть он плачет во тьму:
А теперь что ты скажешь? И где ты меня приютишь?
И – представьте себе – ничего не мешает ему.

Но какое-то марево нянчит его изнутри,
Слишком мало рассветной зари, слишком много росы.
И истерзанный бог, провожая его до двери,
Говорит: очень страшно с тобой. Принеси колбасы.

Поднималось солнце, безлучное и большое,
И не то чтобы не было лучшего за душою,
Ты и с худшим был бы рад, говорлив, смирен,
Но, зовя его, ты не слышал в тоске ответа,
На песке появлялись рисунки такого цвета,
Что на счастье не увидишь в календаре.
Поднималось солнце разлучное, но разлука
Не бывает без цвета, вкуса, хотя бы звука.
Пусть и горечь в ней, но и горечь имеет вес,
Не имеет его лишь плоскость, вершина, точка.
Только время уходит в песок, только камень точит,
Только время ни грамма не весит в той синеве.
Но ведь это и есть то счастье, в котором страшно,
Где нельзя случиться умным, хорошим, старшим,
Где ты есть единственный, то есть наутро вставший,
То есть тот, кто ответит раньше, чем тот, другой,
Золотой рассвет скользит невесомой ширмой,
Здесь исчезла вершина, поскольку ты стал вершиной,
Самый первый, самый нежный, самый нагой.
Как сказать им, тем, кто остался, кто остается,
Как испуганное сердце под горлом бьется,
Как ты стал другим, никем для других не став.
Как шуршит клинок, с утра возвратившись в ножны,
Как скользит изумрудная ящерица в подножье,
Как уходит в песок, как служит ему, как сложен
Самый маленький
Растрескавшийся
Пьедестал.