Александр Нартов - Миф о женщине

Прошло трое суток, вопрос не решён, как
Обратно вернуться? – Кончалась тушёнка…
А осень тянула морозной стихией:
Места здесь глухие, места здесь глухие.

Конечно, и злости тут впору скопиться,
А месяц на крыльях дождь вынес, как птица,
Брусника листвою у склона пригрета.
Порвал паутину – плохая примета!

И вдруг у холма – да не сон ли – неужто?
По крышу вросла в землю чья-то избушка.
Вошёл – в ней старик что-то вроде ухи ел
И молвил: «Что ж, странник, места здесь глухие…»

«Да ладно, старик! Мне бы хлебную корку!
Взамен забери кортик, чай и махорку.
Да что там! – Бери всё – твоя, дед, котомка!».
А за горизонт пала инея кромка…

Уснул. А очнулся – как мог здесь остаться?!
Вокруг ни избы, ни холма и ни старца,
И горло болотная топь сжала, мхи ей
Поныне там вторят: «Места здесь глухие…».

Меж таёжных троп золотой бороздой
Набирала осень сырая разбег.
Умирал старатель, ещё молодой,
У седого егеря в старой избе.

А в окно стучался осиновый прут,
И твердил больной старику в эти дни:
«Как последний лист ветры с ветки сорвут,
Так придёт пора и меня хоронить».

Ах, как октябрь был смолист!
Как ночью бил мороз в стекло!
А в нём дрожал последний лист —
Остаток жизни, грусти клок.

Вот уже и первых снегов крошит мел
Тусклый сумрак, что от ненастья промок,
А покров осины быстрее редел,
Но ещё держался последний листок.

До костей старатель той ночью промёрз
И услышал голос сквозь снов пелену:
«Вот тебе похлёбка, да клюквенный морс.
Я пойду до станции, утром вернусь».

Так прошло три дня – листьям всем в октябре б
Облететь от вьюг, взявших к северу румб,
Но последний жил, и старатель окреп,
Только вот старик не вернулся в свой сруб.

Надо отыскать, проследить каждый шаг,
И старатель вышел на ветер лесной.
Под осиной егерь лежал, не дыша,

Под последний вьюг оркестр,
Вой
Выпал в этот раз отъезд
Мой.

Суетился, как паяц
Март.
Вот и тронулся в путь плац —
карт.

Душу греет не вино —
Спирт,
Весь вагон уже давно
Спит.

Думал я, что обречён
Спать,
Но попутчик-старичок
Спас:

«Я ведь тоже был силён,
Смел.
Нынче над моим селом —
Смерть.

Презирал я, ты пойми,
Страх,
Исцелял настоями
Трав.

Но однажды в листопад,
В хмарь
Двое крепеньких ребят
В гарь

Ту избу, что век стоит
Там:
«Будет здесь теперь, старик,
Храм!».

Я тогда двустволкою
Их-т…
И плутал в густом краю
Пихт.

Ну, да бог их им воздаст!
Я ж
Восемь лет по поездам —
Стаж!».

…За окном над травами
Лёд
Брызгами кровавыми
Лёг.

Дед умолк, а я перо
Взяв,
Будто сам в лесу сыром
Зяб…

Он убежал от людей,
От подлых трусов, от крыс,
От серой сырости зон.
А март беспечно галдел —
В тот день как раз был открыт

Охоты новый сезон.
Охота – вечный азарт!
Но жертвой будет не зверь,
Не птица – беглый хмельной.
Дороги нету назад,
Весна шумит всё резвей,
Предупреждает стрельбой:

«Ложись!»
И тут же низко свистели ветра над виском,
Дождь очередями, и бил,
И бил без пощады его снег в упор.
Шла жизнь…
А ветер в ночи, как душа невесом,
Которую он уносил,
Сливаясь в единый весенний узор.

Он пятый месяц в тайге,
Зима была непростой,
А осень он пристрелил.
Река собакой к ноге,
Но только он нынче с той
Тайгой воюет без сил.

За осень мёртвую месть,
Где между разных резных
Опавших листьев стоял
Он победителем здесь,
Но был им лишь до весны,
А март в отместку стрелял!

В болотах спят камыши —
Укрыться, пересидеть
Капели – треск канонад.
Он тоже не лыком шит,
Он как сестру знает смерть,
Он ей почти сводный брат.

В плечо навылет прошла
Капель горячая, жжёт,
Он боль зубами отгрыз…
Кровь запеклась и прожгла,
Но март ещё стережёт —
Сезон охоты открыт!