Мария Степанова - Проза Ивана Сидорова

Мы живем, как прах в водяной пыли,
под собой не чуя родной земли,
но забота самой-оны
согревает нас, ограждает нас
от серебряных пуль и нелетных трасс.
И за это мы ей должны».

Помолчал. «А теперь о том, как отбить подругу.
Делают предложения все по кругу.
Она у ментов содержится в специальной
камере герметичной, пара-нормальной.

Камера эта для наших непроходима.
Взять ее с бою завтра необходимо».

Говорили без разбору, горячо.
Предлагали все, что в голову взбредет.
А посмотришь через левое плечо —
там на улице метелица метет.

Говорили: взорвать стену-каменну —
это запросто, хоть сейчас,
а вот как взломать эту камеру,
знает кто-то умнее нас.

Говорили: как дойдет до суда,
будет проще заявиться туда,
только как же завалить нам конвой,
не рискуючи ее головой?

Говорили: у того полканá
не глупей, чем у тебя, пахана,
не захочет – от него не уйдешь.
И еще какой-то помню нудеж.

А приемник молчал-трещал,
петуха вконец застращал.

Напоследок и она заговорила,
та, что слушала, молчала и курила.

В платье черном, омраченном, как бывает изнутри
крытый бархатом футляр из ювелирки,
с наглым, голым белым горлом, а повыше не смотри,
там глаза как нефтяные дырки.

Она говорит: «Это все не годится».
Она говорит: «Да, ментам повезло.
Они понимают: попалась важная птица,
можно всю банду взять за ее крыло.

Делаем так. Не покидаем дома.
Ждать придется, но думаю, что недолго.
Рано ли, поздно ее привезут сюда
записывать, где лежала, куда бежала.
Тут и покажем, кто в городе господа,
так, чтобы это пугáло и поражало».

И приемник поскрипел-поурчал,
как седою головой покачал.

И приемник односложно вздохнул,
как тяжелой головою кивнул —

и прокаркал: «Рребята, баба права,
будем их пускать на дрова.

Но сначала вынем саму-ону,
а потом мочканем их, ну?

За саму отвечаете головой.
Чуть увидим их воронок,
коридор заделаем силовой,
и едва они на порог —

прямиком из черного ворона,
из недобрых и грубых рук
мы утянем ее в нашу сторону,
как в трубу, понимаешь, друг?

Переправим нашу красу
на нейтральную полосý.

А пока всем нам коридор держать,
по нему заступницу провожать,
кто-то должен ментов отвлечь.
О тебе, петушок, речь.

Ты тово, не вздумай сейчас зассать,
за тебя она села – тебе спасать.

Все равно один не уйдешь,
так под пулю, эдак под нож».

И герой обмяк, словно горсть песка
высыпается на песок,
и такая в нем завелась тоска —
вы не знали таких тосóк.

И не жизни жаль, та не стоит свеч,
а обидно так ни за что полечь,
а что более всего огорашивает —
все решили за него и не спрашивают!

«Видно, ты онемел, мальчиш.
Это правильно, что молчишь:
все давно без нас решено.
Выпей водки, поклюй пшено.

Может, смертушка не приберет:
серебро только наших берет.

Ты пришел, почитай, на готовенькое,
не ловил пулевых-ножевых.
Страховать тебя будет новенькая —
она тоже из ваших, живых».

И с дальнего стула
красавица сухо кивнула.

Тут и гости начинают
засыпать-засыпать,
выяснять, кому на шухер
заступать, заступать,
кто займет светелку, кому под елку,
а кому на печку и фук на свечку.

Кто на двор протаптывает тропку,
кто сметает мусор со стола,
а красавица приемник в белы рученьки взяла,
смотрит нежно, целует кнопку.
Укрывает салфеткою вышитой,
отставляет подальше от края.

И петух задремал, словно выжатый,
мысли зряшные перебирая.

И ему примстилось так:
контора пишет,
птица-курица летает повсеместно,
а поблизости – молчат, но кто-то дышит,
и дыхание ему небезызвестно.