Мария Степанова - Лирика, голос

Мимо улицы Железно-внедорожной,
На нее вовек уже не выдешь,
Взгляд не кинешь на ее порожний,
В трех прудах колом стоящий Китеж,

Cкорый продолжается с повинной,
Тянется-не-рвется пуповиной.

Ива нежная, шерстистая,
Нас не меньше шестиста
У фисташкового прудика,
У чугунного моста.
Как дома многоквартирные,
Мы поставлены рядком —
Выстрелы грохочут тирные,
Ходят запахи сортирные,
Гром щекочет языком.
Я хотела бы – пожала бы
Руку парку и воде
И дослушала бы жалобы,
Продолжаемые где?
Где твоя-моя прабабушка
Проявляются в любом,
Как мелькающая бабочка,
Платье белом-голубом.

Что помяни,
Того несть.
Снедь – есть, нефть есть,
Кровельная жесть есть,
Одичалая с подпалинами облачная шерсть.

Мне сосед сказал по пьянке,
Что в Москве видали танки:
Они старые, усталые, таких уже не носят —
То одышка, то испарина, то ржавчина, то проседь,

Ходят скромные —
Время темное.

Под Москвой,
Под землей Москвы,
Тоже домы, водоемы, остановочки и рвы.
Там целуются под елками
Подземельцы с подземёлками,
Львы подземные
Спят стозевные.

Над метро
Есть еще метрей —
Много выше и устроено значительно хитрей —
С поездами многоконными, со стеклянными вагонами.
Там душа играет лещиком
И до раннего утра
По составам крутят Лещенко,
Льва меняя на Петра.

Ветры тихие
Липнут к кофточкам,
Но туда не всех пускают, а по карточкам.

Над Москвой,
По-над крышечкой,
Ездит всадник золотой с медной шишечкой,
Тычет копием вслед холопиям,
Конь пугается, фырчит, отодвигается.

Выше плечика,
Дальше плащика —
Небо русское:
Многим узкое.

Хру-сталь. Стек-ло. Фар-фор. Фа-янс.
Не задевать. Не кантовать.
Семейное имение пошло в последний пляс:
Трельяж. Диван. Кровать.

Где было место свято, там стало место лысо.
Извозчики и грузчики прогулки заждалися.

На руках, в черновиках,
По коробкам, в ящиках,
В береженых черепках
И уральских ящерках,

В глаженых, залежанных,
С желтым-кружевом
Наволочках сложенных.
То-то заживем! —

Не мое приданое,
Родовое, давное.

Сковорода, сковорода, за скороваркой самовар
Теряют плоть, теряют жар, переезжают навсегда,
Меняют вес – со мной и без.

Тут был сирень. Тут был мигрень.
Селедчатые тополя
Висели косо, набекрень,
И пухом им была земля,
Шурум-бурум, бала-бала,
Вступай, не-я, где я была.

А я – иди, где буду я,
Как занавеска драная,
Светить сплошными дырами
Между двумя квартирами,
Не ветхим рубищем —
Нарядом будничным:
Между живущим будущим
И прошлым любящим.

В месте злачне-покойне
На пустой колокольне
Под девятое мая
Хорошо-высоко.
Видно дачные сотки,
Сталинские высотки,
Видно всякие виды,
А себя не видать.

Скажет баба солдату:
Кем мы были когда-то,
Под девятое мая
Я сама не пойму.
Дырки, словно на терке,
На твоей гимнастерке,
У моей телогрейки
Руки обожжены.

Как летят самолеты,
Как идут пароходы,
Мы встречаем у трапа
Каждый новый этап,
И у каждого трапа
Нас встречает Утрата
И утроба Утраты —
Как родительский шкап.

…Он ей не отвечает,
Он в ответ промолчает,
Рукавами качает
Он, ключами звеня,
И ложится без боли
На убитое поле
Тень победы, отставшей
От Георгия дня.

Вот в тетради, лета ради,
Словно в зоопарке,
Все пингвины, тигры и медведи
В праздничной запарке.

Пересчитываются,
Перечитываются,

Рыкают да ищутся в собственной шерсти,
Ищут себе равного время провести,
Время верное, очень длинное,
Лебединое, журавлиное —
Много дольше напечатанной книжицы,
Где они стоят, а оно движется.

Они в ряд стоят, как бы кубики.
А кругом такой внеуют,
Словно мы в полутемном клубике,
Где читают и есть подают.

Женское.
Бабское.
Из-под-сарафанное.
Рабское. Баское. Деревянное.
Ситчик-голубчик, розовый рубчик,
Дурной – да родной, как зубная паста.
Довольно одной.
Баста.