Алла Горбунова - Пока догорает азбука

в центре циклонападает давление, замедляется пульс, отпускает нервы,
морская звезда в глазу бури, длинные рваные воронки ветров,
улыбающийся лик туземного бога на коре хлебного дерева,
капельки латекса проступают на кожуре плодов.
буря сжимает кулак – ветра собираются к центру циклона:
один видел царевича в шлеме с пером в алмазной траве,
другой видел, как князь седьмого чина, раздоров и войн Аббадона
снял в баре девушку с татуировкой «Fuck you» и ирокезом на голове,
третий видел девушку с бритым лобком, дрочащую на куче
костей мертвецов, а четвёртый видел прямоходящих волков,
кричащих «Хайль Гитлер», и они спорят кто круче, среди дождевых облаков.

чёрная магия белый шум ,
мощность сигнала равна бесконечности:
странные сэмплы и ритмы в потоках помех,
поиграем на нервах, на клеммах
большого сопротивления,
пусть генерируются случайные числа,
пусть сыплются из подола белоснежки ложные яблоки айвы.
лежит кореянка в траве в провинции Пхёнан-Намдо,
губы её как гибискус: расцвели на рассвете, опадают с заходом солнца.
она шепчет: «пророки питаются акридами и диким мёдом,
слова их пророчеств в белом шуме едва различимы, вот: «бойся…», «сгорит…»,
в электромагнитную радугу вливаются волны,
фантомные тела, шумовые реки и государства; чёрный король говорит мне:
«в подземном царстве
есть Мулен Руж, бульвар Клиши, как в Париже, и чайна-таун;
каждый мужчина ищет свою сокрытую под землёй невесту».
если вывернуть звук наизнанку, останется шум:
насилие —
под лязг самурайских мечей расцветает анальное барокко,
рёв реактивных двигателей, дисторшн.
хрипит женщина, совершившая сеппуку:
«он полюбил девушку из города Хиросима,
костянистую, как ягода кизила, и не отходил от неё, как Дьявол
не отходит от кизилового дерева», и шепчет: «прежде
кизилы были самыми большими деревьями в Иерусалиме»,
а другая орёт: «мне заменили тело
на совокупляющихся, хлопающих крыльями птиц и животных,
на оси позвоночника установили
песочные часы».
произвольные голоса
имеют одинаковую мощность сигнала на всех частотах,
красным барбарисом расцветают взрывы —
бесконечная мощность сигнала,
чёрная магия белый шум.

Били молнии в море, били по лицам возлюбленных,
повреждали трансформаторы, создавали помехи,
а ныне, гляди —
море, где мать заблудилась, поднимается к солнцу.
Падает свет с солнечных гор в безвременье матерей.
Горы на солнце, чтобы любить и разрушать
возлюбленному возлюбленную.
Высветлена земля насквозь лучами рентгена:
в желудке её кости динозавра, в кишках кости мамонта.
Остов её – бригантина акульих зубов.
Там и ты на самой высокой из солнечных гор
возьмёшь меня за волосы,
там и я под одеялом бессмертным и лёгким
желаю быть разрушенной
в тёмную пору любви.

Там ходили мы и плавали
в море холода, море дождей, море зноя.
Сколько шёпотов у ночлега —
столько историй издалека в дом наш в Гемских горах
принесли бродяжки, вручая свои дары:
окаменелости, карбоновые кислоты
помнят полёт и потерю себя в полёте.
В месте пустом для падших небесных тел
у базальтовых озёр Радости и Зимы
там сидели мы и плакали.

« Только с теми, кто выжжен, как я,
я могу говорить », —
ходят по волчью ягоду волки,
выжженные дотла,
просят детишек у матушки бузины,
волчата с неба посыплются —
метеоритный дождь.
А в доме висельника только и разговоров,
что о колдуне,
поднимающем мёртвых.
Так что ж —
ни греха, ни спаса.

над тюремной башней – огни святого Эльма.
на ветровом стекле боинга «City of Edinburgh»
в пепле вулкана Галунггунг с острова Ява.

электрометеоры: короны и молнии.

коронованный эпилептическими волнáми,
заброшенный в космос на электрическом стуле,
ты, украденный эльфами с галактики Андромеды, —

нелегал, визионер, проститутка и гастарбайтер.

беженцы и джинны и нарядные трансвеститы
окружают тебя на Елисейских полях Магеллановых облаков.