Алла Горбунова - Пока догорает азбука

что искал ты когда копытца в траве
наполнялись водой журавлей
вдоль борозд в поле стояли
соляные ангелы и накрыты были
в час красной свадьбы столы
и кинжалы кромсали цветы
ты искал меня но я не был зван
был там безымянный палец
и он рассказывал что заклятые словом
камни молили у ночи о сне
и их отпустила объявшая сила

некто стучал в калитку забора ночи
«всё это кончится как высыхает
лицо от слёз в материнских коленях
в подземной раковине где сердце»
ветер тачает тебе сапоги и паяет рот
стала земля покорной но не точи́т
медовой струи из улья что прóклят
все камни заснули погасли лампы
в дворцах и трущобах угольщиков
в цвели предутренней небо и воды
и потерянное слово открывает путь

Собрались котомка, сыр и сухарь
в Вольные Земли.
Там беженцы под сенью теней,
туда бегут каторжники с галер,
ни одна тварь не посмеет туда пронести ублюдочный Закон.

Вольные Земли – вечное странствие,
земля – море,
вольная земля пиратов.
Там пропадают без вести
(по-немецки они – Land Verschwinden).

Там не живут долго и счастливо:
в Вольных Землях
никогда не кончается
грай воронов над станицами,
Гражданская война.

от собственной божественности отрекался снова и снова,
огородные пугала, до пят укрытые волосами,
уходили на волю полей,

каменные кувшинки опускались на дно озёр,
разбивались сосуды, пока шёл он тропами своих желаний среди эонов
в вечный позор.

сверху вниз сквозь него текло азотнокислое семя
в нечистый голод земли на костяницу хлебов,
сожжённых пожаром,

и завлекало киборгов и мутантов фальшивым спасеньем,
и он отдавался рыцарям тени в сортирах /
в кошмарах.

он желал быть вещью, принадлежащей какому-нибудь садисту,
наручники времени, случайный секс и безвестность,
и голод малых сих —

превыше горней славы аметиста,
сапфира высоты надежд небесных
и гиацинта кротости святых.

даже звёзды в небе умирают,
что он может сказать на прощание
огородным пугалам, каменным кувшинкам, разбитым сосудам?

вы были ошибками и свободны,
никому не нужны и прекрасны,
бесцельны и безусловны.

и сосуды себя не склеят, каменные кувшинки
не всплывут со дна, и огородные пугала, до пят укрытые волосами,
будут вечно бродить в полях.

Ты слышишь беспредметную
непритязательную музыку.
Прогноз погоды по радио,
воображаемая камера
над Ледовитым океаном,
Таймыром, плато Путорана.
Ты слышишь её в тумане
над изрезанными холмами,
ты видишь посёлки и города.
Ты летишь над картой,
за камерой вслед, туда,
где Енисей впадает в Карское море,
в державу камня и льда,
где избушки полярных станций,
и над Эвенкией всходит весеннее солнце.
Дружелюбные народы
на бесчисленных землях
приглашают тебя к себе,
и музыка плывёт в облаках
до самых гор Бырранга.
Это поёт во сне Мёртвая Рука
– Dead Hand, Мёртвая Рука —
стерегущая девочек и мальчиков,
мониторящая сеть датчиков,
уровень радиации, сигналы телеметрии.
Моя любимая музыка —
лёгкая бесчеловечная
музыка системы «Периметр».

Голубиная лапка
стирает заповеди, высеченные в камне.
Утро наступает, чтобы вернуть
блеск, шелест, звон, капли, запах, ветер.
Мириады образов:
светлых, как капустницы,
с синими очами на крыльях, как павлиний глаз,
узорных, как махаоны,
мрачных, как траурницы, —
выпущенные в мир, разбросанные, как манна в пустыне,
отрясающие сладость в чаши отчаяния, —
лето кончается. Созвучия
возвращаются в колыбель глухоты. Цвета сливаются в белой радуге.
Мы откладывали гроши
на чёрный день, держали зубы на полке.
И был чёрный день. Он длился семь тысяч лет.
Но белый день хуже чёрного дня.
Жалую вас вечной волей. Её одну
возьмёте вы, такими уйдёте, жившие ради жизни,
пока я следовал путями своих инстинктов в сладостных оковах времени.