Я бы вел языком, я – последний «язык и рука»,
и овечки мгновений стоят, чудотворец Николка
водит руку мою в дождевых облаках, у флажка
твоих губ, изводя как последнего белого волка.
Я бы стал твоей крови пожизненным пеньем,
если б двое нас было с тобой, а не этот проем.
И в долине, вдали подо мной разводящей колени,
чуть светало навстречу и меркло свиданье твое.
«У нее такое лицо, редкой…»
У нее такое лицо, редкой…
И слов не найти, да и чувство – трудно.
Будто всю жизнь шел, и вдруг ветви
раздвинул: а там дом у запруды.
Твой дом, но ты подойти не можешь.
Мог бы, наверно, но ведь не в этом дело.
Он такой же твой, как ничей, божий,
и стоит он где-то между душой и телом.
Но не там и не там, и горит окно в нем
тихим светом, и нет дороги.
То есть вот она, от тебя к дому,
но к нему не ведут ни слова, ни ноги.
Словно ты там внутри и всегда снаружи,
и щекой и ладонью к стене прижался,
словно вы с ней родные души,
и настолько, что только стена осталась —
легче вдоха, молчанья тише,
и теплее, чем губы ваши.
Ты из этого дома вышел
никогда. И все дальше, дальше,
чем ты ближе к нему. И знаешь
весь его – до ресниц, до каждой.
Это старшая память, в которой таешь,
как снег на солнце, как лик на своде.
Но нет зазора уже для взгляда,
и вспять течет он, и не находит
того, кто смотрит. Вы где-то рядом —
и ты, и дом, и тропка, вынутая из сада, —
на этом свете, и там, на том.
«Почему такой тяжелый осадок…»
Почему такой тяжелый осадок,
он говорит, от людей? От всех.
Потому что дней – семь,
а ночей – не счесть.
А откуда шинель – из сада?
То, что часть
больше целого, легче понять,
оглядываясь на жизнь.
Лежи-лежи,
мальчик,
глиняный крестик,
образующий ять
с Богом,
это женщина схватывается в тебе,
а не межреберная невралгия.
Речь к истоку
плывет – груз-200,
но кто оплачет?
Любовь – как пальцы на тетиве,
в них весь ты.
А что ж тогда летит – полет валькирий?
Держись, мальчик.
«Какое чудесное слово «млеччха»…»
Какое чудесное слово «млеччха»,
чужестранец то есть, «вне дома», его уклада.
Помнишь, август до сотворенья, звездная течка
над головой, а в сердце – чуточки лада.
С отсветом ада. С эхом уже ниоткуда и никуда.
Как по земному это отзывчиво, да?
Она лежала, голая, и тихонечко так бежала
внутри себя. А он смотрел: как прекрасны
ее черты, варны, касты:
вот голова-брамин, руки-кшатрии, бедра-вайши,
а между ними что – Ом, Ом – ни нашим,
ни вашим? Сами с усами.
И бежали пяточки неприкасаемые.
Далиты – тоже хорошее слово. Лечь бы.
Даль твоя так близка, да любовь – млеччха.
«Она легла в тебе и глядит со дна…»
Она легла в тебе и глядит со дна,
и как небо разводит тебя руками,
ты не видим ей, и не то чтоб она видна,
смуглой водою соткана, твёрже камня.
Не жалей ей, полуденный демон,
просто сверху ты здесь и сейчас
оказался. И это сплетённое тело
между вами двумя – не указ.
«Открыт? И чувствуешь ладонь, прижатую к тебе?…»
Открыт? И чувствуешь ладонь, прижатую к тебе?
Ладонь природы – к открытой ране в животе.
Пульсация как разум, и тепло. И очертаний
корочка. Ты чувствуешь? Она читает.
А взгляд отведен. Кружит ворон
зрачка, без ворона. Лишь взгляд, в котором
и рана дышит, и ладонь. И нити
тянутся за ним. Не те что мните вы…
«Волк – на горле, а олень …»
Волк – на горле, а олень —
на коленях: волколени
ходят-бродят в человеке
между жизнью и нежизнью,
то летают, то скользят.
И не то чтобы не больно
и не страшно, но, похоже,
их на танец пригласили,
они даже плодоносят,
а печальные – цветут.
Если б кто раздвинул ветви
и взглянул – почти виденье:
на груди он, как младенец,
у нее – глаза Марии,
затуманен влажный свет.
Но никто их не раздвинет —
ни видение, ни ветви,
ни запекшиеся губы,
ни колени, ни реальность
кем и чем бы ни была.
Разве что, в условном небе,
в мимолетном человеке,
в этой нежити-любови,
в этой душечке тоске ли,
знать бы разве в этой жизни,
знать бы что…
«У любви своя ниша памяти, своё царство…»
У любви своя ниша памяти, своё царство
теней и света, нам едва ли подвластное.
И пока мы друг в друге с тобой исчезаем,
они проступают – но где? – наши бывшие
женщины и мужчины. Вполкасания или ближе
губ? Незнакомые меж собой, что-то шепчут,
проступают как складки воздуха, а те двое,
у окна, обнялись, словно это не наша встреча,
а их, настоящая. Им видней, что с тобою,
что со мной. И, где были одним мы, лишь тени
припадают к пустой, еще теплой постели.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу