Перец Маркиш - Стихи

Что делать с сердцем, если бороздят
Стервятники твой небосвод высокий
Горит в груди раздавленный гранат,
И в яд я превращу его живые соки.

Я камни отточу твои, дабы им стать
Оружием, что мощь твою умножит.
Не отсылай меня, столица-мать,
Я пригожусь тебе еще, быть может.

Подобно капелькам, что ветер сдул
с ветвей,
К вагону брызнули с нагой ветлы пичуги.
С вокзала хмурого, из Пензы, все ясней
Уже видать тебя, Москва, сквозь дымку
вьюги.

Шум площадей твоих уже коснулся нас,
И хлеба твоего отсюда запах слышен.
На улицах твоих гремит: «В Последний
час»,
И люди головы приподнимают выше!

И телеграфные столбы всю ночь, весь день
Колдуют, душу жгут одним
предназначеньем:
— К тебе! — сквозь ропот рощ и дрему
деревень
По снежным, до небес поднявшимся
ступеням.

Мы к ночи думаем уже в Рязани быть,
От позывных твоих проснуться в час
рассветный…
Уже невмоготу мне песий впрок копить,
Нет сил тебя так жаждать безответно!

Светает за окном… Доехать бы скорее!
Мне слышен стук колес… Уже не
задремать.
Во сне я видел мать, и на душе светлее,
Мне так легко всегда, когда приснится
мать.

Шлагбаум за окном. А строй гусей гогочет,
Нетерпеливо ждет, пока пройдет состав.
Бежит локомотив и тянет дыма клочья,
Дремоту гонит прочь, протяжно засвистав.

О, сколько сотен верст в дороге я измерил,
О, сколько долгих дней она меня трясла!
Приснилась мне Москва. Входила мама в
двери,
Горячие коржи в переднике несла…

Ни слова не сказав, в глаза взглянула
прямо, —
Должно быть, поняла: совсем другим я
стал…
И оборвался сон… Ответь мне: где ты,
мама?
Все тише стук колес. В окне плывет вокзал.

Кричали они: — От костра зажжешь ты
субботний светильник! —
Чего же еще ожидать от лютых своих
палачей?
Неужто ей станет желать «счастливой
субботы» насильник?
Потупившись, женщина шла и не
подымала очей.

Суббота, как тень, в городок задворками
кралась уныло.
Веселая россыпь огней её не встречала
теперь.
Но женщина свечи зажгла и веки руками
прикрыла.
И в это мгновенье враги прикладами
вышибли дверь.

Глазами закрытыми путь она увидала свой
тяжкий
Бесстрастные дула врагов угрюмо глядели
сквозь мглу.
И красноармейской звездой с отцовской
забытой фуражки.
Беспечно и звонко смеясь, ребенок играл на
полу.

К священному лону тогда фашисты дитя
привязали.
По улицам узким во тьме зловеще гремели
шаги.
По улицам этим ее когда-то к венцу
провожали.
— Моленье твое у костра свершится, —
сказали враги.

Ей руки потом развязать решили, смеясь,
палачи:
Как ветвь семисвечника пусть раскинется
пламя упрямо.
…Искала сожженная мать звезду в
непроглядной ночи:
Должно быть, пора прочитать молитву
«Господь Авраама».

Обуглились ноги ее и тлели в горячей золе.
То было в дощатом хлеву… Светились
глазницы пустые.
И, как на пути в Вифлеем, сквозь стреху
мерцало во мгле
Зеленое пламя звезды, и ясли стояли
простые.

К себе прижимая дитя, казалось, от рук
палача
Пыталась его уберечь сожженная мать, и
ребенок
В негнущихся пальцах ее недвижно лежал
у плеча
И матери шею обвил ручонкой, как будто
спросонок.
Тугая захлопнулась дверь, и петли ее,
заскрипев,
Сказали сожженной: — Теперь ступай…
Ты свободна отныне! —
Из пепла она поднялась и взглядом
окинула хлев.
Лежала у ног ее тень, как брошенный
посох в пустыне.

За тысячи лет искупить ничем не дано ей
страданья —
Ни пламенем жгучим костра, ни горечью
дыма над ним…
Пускается пепел в свое вековое изгнанье.
Он всеми ветрами влеком, он всеми
ветрами гоним.

Редеющим дымом дитя окутав, как ветхою
шалью,
Во тьме оставляя следы своих
пламенеющих ног,
Сожженная женщина шла в смятенье
неведомой далью.
Ребенка от плоти ее никто оторвать бы не
смог.

Грозой опрокинутый дуб темнел перед
ней на дороге.
Холодною сталью ножа река отливала,
блестя.
К кому постучаться, дрожа? Кого
разбудить ей в тревоге?
Пристанище где отыскать? Ей только
укрыть бы дитя!