Елена Алешина - Касание голосов. Книга переводов

Ключом мое сердце закрыл золотым
Амор, мне промолвив слова такие,
чтоб мысли в нем не зарождались другие,
но прежде чистым сделав его – иным.
А после сказал: «Господином твоим
я стал – помни ж клятву, и неземные
завладеют сердцем твоим отныне
порывы любви: будь послушен ты им.
И с кротостью принимай неизменной
ту боль, что познаешь из-за меня ты,
пока не свершу я свой суд священный:
то счастьем, то горем будет объята
душа твоя, то ждать смерти мгновенной,
но лекарство дам я тебе от яда».

Амору с терпением и смиреньем
переносить обещал я страданья —
что жилы каждой моей трепетанье
будет лишь воли его проявленьем,
что верить буду в него с исступленьем,
вложив в эту веру все свое тщанье:
«Ввек не отрекусь я от обещанья —
и перед последним своим мгновеньем».
Тогда молвил Амор: «Мой друг, ты не мог
клятвы надежней, чем эта, мне дать:
поклоняйся же мне, ибо я – твой бог.
Евангелистов перестань вспоминать —
иную ты веру забудь». Он умолк
и исчез: не знал я, как то понимать.

Вмиг крылья Амора затрепетали,
исчез он, оставив меня одного,
не мог я ни видеть, ни слышать его,
но надежды в сердце моем пылали.
К цветку, чьи красоты очаровали
меня, в чье уверовал я божество,
я подошел, сказав себе: «Отчего
то не сорвать мне, что мне обещали?»
Лишь подумал я, что нет здесь преграды,
лишь к цветку потянулась рука моя,
увидел я, вышел как из засады
грубиян с дубиной, он молвил мне: «Я —
Высокомерие, этого сада
хранитель – я страдать заставлю тебя».

Сторож высокомерный вышвырнул вон
жестоко меня, и не знать мне счастья,
Милосердье не проявит участье
пока и не будет злодей побежден.
Но прежде случится то, чувствую, он,
погубит, ибо в его это власти,
сердце мое, что страдает от страсти:
защиты от козней его я лишен.
Задумался я и стал сомневаться,
ведь к тому, чем уже обладал в мечтах,
опасно оказалось приближаться.
Дикарь этот внушил мне ужасный страх,
но Милосердье молю я вмешаться,
пусть выйдет против него – с копьем в руках.

Если б мастер Арг, кто корабль надежный
построил Ясону, чтоб плыть за руном,
кто, мудрый, – как всем то известно о нем —
изобрел счета закон непреложный,
был жив, то даже ему было б сложно
задачи решить, что решаю с трудом,
что задал Амор, кем теперь я ведом:
для него одного это возможно.
А задачи Амор вложил в мою грудь
и ключом закрыл ее – тем, что светом
сияет златым, – и предсказал мой путь.
И я подчиняюсь его заветам,
но все же надеюсь, что он как-нибудь
облегчит мученья мои при этом.

Я, мучаясь мыслью невыносимой
о том, кто меня отогнал от цветка,
узрел: Разумность на меня свысока
глядит – лицо ее невозмутимо.
Она, сжав мне руку с жалостью мнимой,
сказала: «Как бледность твоя броска!
Знаю я, как дума твоя нелегка,
но напрасен труд твой неутомимый.
От советов моих, как от невнятиц,
не отказался бы – с тем, кому верен,
ты не начал бы губительный танец:
у пленных Амора, будь в том уверен,
никогда живой не вспыхнет румянец,
ибо страданий их груз – непомерен».

Услышав, что Разумность меня бранит
за то, что слугою я стал Амора
и что выгляжу я жалко и хворо
оттого, что тот в мыслях моих царит,
я сказал ей: «Разумность, не тяготит
меня боль, ибо я вылечусь скоро,
ведь верен Амор словам договора».
Безумна она, коли его корит.
«Владыке во всем угождать я готов;
он обещал: послушен его воле
если буду и не устрашусь трудов,
то высокой я удостоюсь доли».
Советы ее не принесут плодов,
внимать я ей не собирался боле.

Мой ответ услышав, Разумность ушла,
и вспомнил я о своем верном друге,
кто всегда меня утешал – недуги
сердца излечить бы чья помощь могла.
Отыскав его, я рассказал, сколь зла
Высокомерия сущность, что муки
сулит мне злодей и тщетны потуги
в войне с ним, ибо сила моя мала.
И молвил он: «Друг мой, всегда сначала
так ведет он себя – ты успокойся:
и прежде многих грубость его пугала.
Возвратись назад и больше не бойся,
чтоб смягчить его нрав, нужно мало:
лишь смирением, как броней, укройся.