Вячеслав Дорошин - Наговорившись с тишиной… Избранное. Книга первая

Что ни слово, то в дрожь – нагнетает старуха.
Или просто завидует счастью других?
Невдомёк ей, что нам не прожить друг без друга,
что любовь в нас кипит каждый истинный миг…

«Ворожба это всё – на свечах и на кро́ви.
Что душой завладела, тут ясно и так.
Приворотом чадит, а не пахнет любовью.
Подскажу, научу, а то сгинешь, дурак…».

Пусть дурак я. Но лучшей судьбы мне не надо.
И объятий твоих я не знал горячей.
А старуху послал… до ближайшего ада –
в то болото, где водится уйма чертей…

– Ты не верь никому. Слушай сердце, любимый, –
говорила ты после, порою ночной.

Чувство – будто всего аж до капли испила.
Иль тому полнолуние, скажут, виной?
…что тебе придаёт несказа́нную силу,
а меня же, напротив, лишает её…
Этой ночью хмельной упоённо любила…
Разве можно сказать: «ворожба это всё…»?

О, ночи тёмной отрешенье,
мне не томи так жадно грудь!

Что при свече, в огне блаженном
я нагадала?
Стынет жуть.

Не он пришёл, явилось Нечто.
И жалок ныне мой покой.

Предстать же в платье подвенечном
мне грезилось ещё весной
пред ним – во снах, что слаще яви,
чтоб он поверил, он узнал…
И мой причудливый румянец
его бы в миг околдовал.

Мечталось быть мне мягче воска
и только лишь в его руках…

Но кем я стала?
Отголоском
тоскливой птицы в облаках…
росою поздней, не испитой,
несобранной пыльцой с цветка…
Я им не узнана, забыта.
И доля девичья горька.
Быть нежеланной хуже пытки
тому, чьим взором зажжена.
Не будет ждать он у калитки
и не проводит дотемна.

Чужого счастья пожелала,
поверила, что приручу.
В ночи свеча моя пылала.
Я колдовала на свечу.

Не он пришёл, а вскрылось Нечто.
И голос вторил в тишине:
«Из всех, что он отвергнет женщин,
больнее будет лишь тебе!
Уймись, бесстыжая, в пороке.
Не ворожи в ночи пустой.
Завещан Сокол темноокий,
нет, не тебе – Красе другой!».

И всё, что грёзами сгустилось,
ушло в предутренний туман.

Над ближним лесом птица взвилась
и полетела к небесам…

Уронила лоб в руки. Молчишь. Губы ищут покоя.
Муки сладкие, муки блаженные – пить бы да пить.

Не тебе, моя радость, за откуп тревожиться боле.
Самому б за тебя мне всю жизнь Небу откуп платить…

То ли слабость твоя, то ли мне дорогая услада?
То ли биться в поклон, то ль с коленей тебя поднимать?

Наглядеться нельзя. И нельзя мне без этого взгляда.
У даров, что бесценны, один лишь удел – принимать.
Принимать их, покуда желанны, души в них не чаять…

Шубу с плеч, чуть стыдясь, да задуть свет коптящей свечи.

Пустобрёха дворовая вновь за окошком залает.
Успокоит Семён её, слезет с горячей печи…

Ух, морозно на улице! Лихо февраль воеводит.
Не пускал бы тебя, так и грел… да к рукам приучал.
Если б только ты знала, как любо в моей несвободе,
то была бы давно ещё паче со мной горяча…

То ли сердце со стужи печёт, то ли жажда томленья?
То ли боль, то ли сласть?
То ль я пьяный и дюже чумной?

Не пущу никуда, ты сегодня моё откровенье!
И устам я твоим буду долго вверять непокой…

Ночь безлунная нынче, глухая, как ведьмина шалость.
Завывает метель, и ни зги не видать за окном.

Пёс умолк.
И Семёна-холопа сморила усталость.

Ты, царевна ночная, знать хочешь, что будет потом?

Кабаки позабудутся, пьяные рожи все скиснут.
Будем ночи свои во хмелю мы ином проводить…
Уронила лоб в руки.
Молчишь.
Рот в усталости стиснут.

Я готов за тебя Небу откуп отныне платить…

Справляться с галстуком так и не научился.
Скорей, запутаю, чем снова завяжу.
В моих руках он – непослушный и капризный.
И жаль, что я тебя уже не попрошу…

А ты умело с ним справляешься – в два счёта.
Точней, справлялась – здесь вернее будет так.

И он отброшен – с ним возиться неохота.
Но… без него уже не смотрится пиджак.