И то ли небо жизнью
животворно осеняет
Лучами радуги
у с а мой жизни на краю.
То ль ад столь величаво
в недра приглашает…
Они за жизнь иль смерть
последние волн ы сол и нки пьют?
Когда судьба под бытием
черту подводит,
И нет спасительной соломинки
ни на земле, ни в небесах,
По воде Господа иль Дьявола вдруг
радуга спасения восходит.
О, Боже правый, дай понять —
куда она спасет?!
О, сколь грачей на свете
неисчислимо много,
Когда они на марта торжество
воинственно слетаются.
От их дыханья дружного
темнеют тучные сугробы,
И небо предродовыми
просветами – мается.
Часовни древней колокол
по ком гудит-звон и т
Еще не пробудившимися
из-под снега мартами?!
И в мегаполисе грачином
всего один грустит
Ему приснившимися
апрельскими травами.
Великолепие мадонны
дивной беспримерно,
Когда художник красоту
душой боготворит.
Прекрасна красота лишь чистотой и
простотой – не блеском злата,
не веером,
И только духом и умом
нетленный взор горит.
Воистину, служенье муз не терпит суеты —
прекрасное должно быть величаво:
Не суетится кисть художника: вздохнет —
и на мгновенье замолчит…
Явление нетленности Бог красотою
истинною величает.
Пред ней все тленно: тысячелетия, века и
память, и фантазия поэта, и гранит.
Каким нездешним светом
тело женщины сияет:
Художник-раб нетленный
пьет сосуд, боясь разбить.
Не свет, а трепетанье света —
брюлловская Вирсавия:
Сосуд добра или греха – художник
или Бог – боготворит?
Нет тьмы и света – плоти
белизна и крови алость,
Нет тьмы – есть духа чистота,
бессмертья жизнь.
Нездешний Невечерний свет
Явленье Жизни славит…
А где исчадье ада, сосуд греха —
кисть мага утаит…
Лазурные февральские
счастливые березы,
Лазурь в снегах и у небес
лазурные глаза.
Неосторожное сияние
на землю пр о лито:
Творец лазурями не цвет,
а душу расплескал.
Головокруженье иль
круговорот весны и света
В с ума предчувствием весны
сошедшем феврале:
Снегам февральским вдруг
приснилось лето
По всей – в лазури
утопающей – земле.
Меж покоем вечным и златым
да темным омутом
То не кисть волшебная, но
дух художника парит.
И каким пылают облака да купола
священным золотом,
И каким не райским пламенем —
воронка омута горит.
А природа – то лишь крошечное
расстоянье между раем, адом.
И художник – пленник-мученик
всех концов и всех начал…
Трудно меж покоем светлым и омутом
манящим оставаться несгибаемым.
И лишь звон вечерний
две бесконечности
успокоил и увенчал.
«Изнемогаю и блаженно таю…»
Изнемогаю и блаженно таю
перед красотой материи:
Всего лишь лист – но в мае
сколь божественно искрист,
В его явление чудом золота
осеннего пока не верится.
Обычный лик земной – а он
добром божественным горит…
Изнемогаю, вопрошая,
перед волшебств о м материи:
Пленит всесильно, пронзенная
лучом закатным солнца,
И над зубцами башен леса
разыграет фантазия мистерию —
И, в е трами времен гонима, сверкает
в небе рыцарская конница…
Изнемогаю, застывая,
пред всевластностью материи:
То омут, то вершина гор
заснеженных – то ад, то рай.
С неумолимостью всесильного
мифологического зверя
Нас – чтоб высказаться в слове,
в звуке ей – не ошибаясь, выбирает.
Материи неск а занно
изысканны текучие узоры:
То рябью волн взволнует,
то золотом осеннего листа,
То – тишиной иль шепотом
волн ы утешит взоры.
И как божественно
изыскана природы простота.
Читать дальше