Виктор Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял…

А от Московского вокзала
Красавица по главной осевой
С отрезанной шагала головой.
Она жила на полотне Шагала
Ногами вверх. Теперь живет, как все, —
Без головы, но с пластикою мима.

Замри, мгновенье, ты неповторимо,
Как двести спиц у ведьмы в колесе!

Часы бьют шесть. У Думы, на углу,
Такси вскипает и горящей птицей
Летит к Адмиралтейству. И садится
Луна холодным задом на иглу.
Какие сны приснятся ей сегодня?
Наркотики и в космосе в чести!..
Но первый дворник шаркнул в подворотне,
Большая стрелка двинулась к шести,
И в тот же миг оплавился восток
И желтым светофорам дал отставку.

И, странно, дверь в писательскую Лавку
Прикрыта плотно и висит замок.

В саду, в полуподвале, где бильярд,
Играет бомж на однострунной скрипке.
Бичи молчат, погашены улыбки,
И только пальцы бомжа говорят,
Да конский волос вынимает голос
Из одинокой тоненькой струны.
Открыта дверь. Звезду роняет космос.
Ладони вытирает о штаны
Пацан-сержант… Шары застряли в лузах,
Лежат кии, развернуты углом,
Напоминая циркуль в Сиракузах
В тот час, когда ворота шли на слом.
Кто рассчитает квадратуру круга?
Кто рассчитает оптику зеркал?..
Играет бомж, спина его упруга,
Глаза прикрыты и блестящ оскал.
Играет бомж и в этом зале темном
Нет никого – лишь пальцы да струна…
А в профиль он похож на горбуна
Из кадра, что мы видели и помним.

Ленинградской весною омыт и опоен.
Потому что любой в своем выборе волен,
Выбираю опять эту прорву воды!
Не люблю этот город, он просто несносен.
Оживаю, когда появляется осень
И, в муругом плаще проходя сквозь сады,

То листом, то дождем в подоконники бьется.
И чем ночи темней, тем свободней поется,
И не хочется думать о том, что опять
Эти белые ночи нагрянут как пропасть,
И кипящего солнца кипящая лопасть
В небе станет кружить и меня догонять.

И однажды догонит! Загонит. Затопчет…
Петропавловский шпиль! Воцарился бы кочет
И командовал зорям: пора, не пора…
Я бы дружбу завел с этой огненной птицей,
Я кормил бы ее золотою пшеницей,
И поил бы шампанским, и спал до утра.

Потому что любой в своем выборе волен,
В этих белых ночах заблудившийся воин,
Всё куда-то спешу, всё кого-то ищу.
…Вот и снова июнь! Вот и снова, ей-богу,
Не желая того, собираюсь в дорогу,
Свою жизнь доверяя перу и плащу.

Ведь не думал ни в жизнь, что добуду мороки —
Жить на Западе и тосковать о Востоке,
Где далёко давно под кривою луной
Ночь, неслышный шаман, к моему изголовью
(Ах ты, черная мгла, с азиатскою кровью!)
Подступала и, что-то шепча надо мной,

Предрекала судьбу…
Эти белые ночи!..
Этот медный чудак – по полтиннику очи!
И о чем он мечтал, продираясь тайгой!
…Были б ночи темны, не прельстился б гранитом,
Но светлы окаянные, тянут магнитом,
И тропу, что иду, загибают дугой.

…И опять соловьи! Жаль, что там, где я рос,
Не водились они… Беркута да вороны…
Там тяжелые кряквы, из россыпи рос
Поднимаясь с гнездовий, у красной короны
Обивая крылами тугие лучи,
Улетают куда-то далеко-далеко,
Где зови не зови, и кричи не кричи —
На сто верст никого, только скачет сорока,
Да хмельная черемуха свадебный цвет
Отрясает к ногам, да на взгорке волчица
Задирая башку, тычет синий рассвет,
И, ноздрею поймав жаркий дух кобылицы,
Языком, что огнем, зачеркнет желтый клык,
И загривок настроит, и выгнутся травы.
…В Петербурге июнь!
Хоть в ведро, хоть в башлык
Сколько хошь собирай соловьиной отравы!
Лета чаша полна. Закипает сирень.
У Невы белый гребень – буксирами взрыта.
Петропавловский шпиль!
Очень длинная тень!
Знать, и вправду высок, достает до зенита.
Выходи и дыши талым духом ветвей!
Неба светлого – прорва, и зелени – тоже.
И всю ночь, что на раннее утро похожа,
За узорной оградой гремит соловей.

Утро пахнет созревшей апрельскою почкой.
Из подъездов собаки спешат на газон.
Старый дом с расфасованной свежею почтой.
Что нам пишут сегодня?
…в Колхиде Язон…
Это знаем.
…вернулся Улисс к Пенелопе…
Это тоже не ново. А что же еще?
На второй полосе – потепленье в Европе.
На шестой полосе – сдох Пол Пот. Хорошо.
В Сумасшедшем Дому прокатили премьера…
В метрополии шмон… Золотая Орда
Развалилась на ханства (с какого бы х…ра?)
И никто не повесился.
Эх, господа…