Михаил Зив - Песни о Родине

Гремит, зудит блошиный рынок,
А данность – всяко с потолка:
Блеск янычарского клинка
Наполз – в безвинности поспи, наг! —
На стулья венские без спинок,
А помнит поскрип волоска,
С задка ласкавший сарацинок
Или гяуров – с кадыка.
Кувшины, выпятив бока,
Чтоб джинн резвиться от души мог,
Внутри танцуя гопака,
Где в недрах вряд ли щирых крынок
Сидят на корточках века,

Толкуя о лодчонке Ноя.
Среди поддельной мишуры
Несамолетные ковры
Умело вводят в паранойю.
Люблю кидалово земное,
А неземное – вне игры.

И, пролонгируя безумье,
За рынком – парусом в грозу ль? —
Плывет мечеть – глаза разуй,
Свои глазури и глазуньи, —
Ненаказуема везунья!
Внедряет в пыльную лазурь.

И рядом – башня Часовая,
А кверху – улица Яффет
На гору тащит свой лафет
И солнцем бьет, что в очи – свая,
Петляет, будто Чусовая,
В кальяны пряча марафет.

Тут море всех переносило,
Здесь Голиафы, пялясь в цейс,
У жен отпрашивались в рейс,
Китов пророками тошнило…
А к бороде Мафусаила
Легко ль приклеить спорный пейс?

Здесь тридцать витязей могли нас
Известь, ища залетный фарт,
Когтя свой львиный миокард,
Чесался царь, что бритту минус.
Ах, гибнет семечко на вынос,
Пока ростку не выдан старт!

Растенья ткут свою тираду,
Так всё нам – движущийся клип?
Ввиду отсутствующих лип,
Зайдя за пыльную ограду,
Под солнцем чахнет эвкалипт.

Я как-то шел по Ленинграду,
Так что – тогда-то и погиб?

Наступает снова Песах,
Ну и разве это здесь
В наших общих интересах —
Говорить про «даждь нам днесь»?

Был я тут и, знаешь, буду.
Долог мира пересуд,
Не обязывает к чуду
Шепот всяческих приблуд,
Но ведь переиздадут
Нас как раз по пересуду
К блюду будущих зануд.

А гора совмещается ночью с горой,
Не имея названья, лишь общность касательств,
И на этот на шорох и пущен герой,
Оснащен доминантой своих обстоятельств.

А пусть эта гора обзывается так,
А вот эта страна называется эдак.
Нам о правде пророк сообщить не мастак,
Потому что с рожденья живут напоследок.

О природе твоей и своей не скажу.
О природе вообще – так не я один слышу,
Как сквозь длинное «му-у» резонерствует «жжу-у»
Муэдзин с указательной на небо крыши.

И растет в огороде бессонный редис,
И незряче планета придвинута близко,
Можно только во тьме указать на регистр
И с неточной реальностью быть в переписке.

И бормочет прибой, что совсем не прибой,
И таращит в прибор голословное око,
А безвестный герой потому и герой,
Что за целью спешит, исчезая далеко.

Улисс бежит за тридевять земель.
Не овдовеешь к завтрашней зиме ль?
А налицо – лишь моря треволненья.
Америки мелькнула полоса?
Нет у ватаги собственного мненья.
Все удаляются… Почти не слышно пенья…
Им вечность наполняет паруса?

Не чу, где потеряю, где найду.
Кругом дудят в подсобную дуду
Сто сотен лет, по мне – да хоть бы тысяч!
Всех высечь поименно и в бреду
Нельзя никак. Лишь ласково: и ты, сечь?

А кто он есть, позорный индивид?
Зачем нутро заносчиво болит,
Или он общей пайке не обучен?
Какой особой целью даровит?
Отлынивает дядя от уключин?

Пожалуйста, и я мозолил перст.
Там ус посасывал, здесь гладить стану пейс.
Уносит всех – я тем же метром смерен.
Дурачит шторм – кромешный полтергейст!
Не буду же артачиться, не мерин.

Родившись, человек не помнит, что спросил,
Но силится. О, мне б хоть пару сил —
Не лошадиных – личных, человечьих,
Где все поднаторели на увечьях,
Но вдаль плывут и пьют свой пертусин.
Как всмотришься, и я там парусил —
В далеких, окликаемых, овечьих.

В былое память окунем
Довольным окунем, но дьявол:
«Ну как вы ходите конем? —
Вскричит. – ведь это не ладья вам!»

Мы всё-то делали не так
И клятвы сыпали, частя, но —
Поныне шепчут в даль Итак,
Черствея зренья челюстями.

А это чавкает прибой,
На месте ходит, средь лиан гол,
Но где же тот, немой – любой
Не загорелый явью ангел,