Владимир Ноговицын - Взамен обелисков – кресты

…Двинулось опять
в атаку лето,
резко
разделяются миры.
Зримее
становятся приметы
той эпохи.

Значит,
той поры.

За все
страданья
наши
и увечья,
за годы
длинные
и дни —
горят
и полыхают
Вечные,
как поминальные,
огни.

Там
на лету
снежинки
плавятся.
И слёзы
катятся из глаз.

…Надолго ль
Вечность
здесь
протянется?

Покуда
не отключен газ!

В майской
осторожной
тишине
стану
размышлять,
не буду
спать я.

У меня
свои счета
к войне:
дед мой
и его
родные
братья…

Когда шагали вы
за Волховстроем
в неведомую
будущность свою
неровным
и сбивающимся строем,
Чтоб позже лечь
в бою и не в бою

От пули,
ожидаемой,
случайной,
от скользкого
осколка острия,

Что думал каждый?!
Кроме этой тайны,
Узнаю всё!
И не узнаю я!

Вам,
солдаты
Родины и Долга,
Кто
пришёл с войны
и не вернётся…
Всё
проходит.

Все
уходят.
Только
наша Память
Вечной
остаётся!

Это было
Написано после.
После войны,
На закате мирного дня.
Строки эти
Всё ещё просят,
Стонут они
И умоляют меня:
Вынести их
Поскорей
С поля боя,
Вытащить
Под отчаянной пальбой…
А не то они
Оглохнут от воя.
А не то они
Исчезнут сами собой.
А не то,
На снегу
Истекая кровью,
Отдадут свой
Последний
Протяжный вздох.

…Эти стихи
Я выносил
с войны
с любовью.
Ровно столько,
Сколько
Вынести смог.

Катя-дурочка
Знала, хватнула
Войну с малолетства.
И тогда, испугавшись,
Увидела нечто недетское,
И вкусила чужого,
Ржаного хлеба немецкого,
Для защиты себе
Подыскала надёжное средство.

Ах, болезное действо,
Полезное в горькие годы!
Как подобье свободы,
Которая сплошь попиралась.
С ним же перетерпеть
Можно даже такие невзгоды,
Приукрыться за дверью,
Что на толстый крючок запиралась.

Оккупация. Рынок,
Галдежом прорывался облавным,
То туда, то сюда,
Бесполезное вроде метанье.
Быть тогда дураком —
Всё же выгодно всем достославным,
Ну а дурочкой – что же —
Удобно вдвойне и подавно.
В человеческой давке давясь,
Убегая и прячась,
Чтобы гад-полицай
(Он носил для приметы повязку)
И к тебе проявить не сумел
Сволочных своих качеств,
От насилья его оградиться
Гримасой дурацкой.

Защититься от них,
В униформе ступающих серой,
На округу гремя: сапоги
Потому что в подковах.
Заучить слово «нихт»,
На все случаи нужное слово.
И остаться в живых,
Ей, никчёмной (везение?), снова.

От глазищ, от стальных,
Словно яблоки, с белым отливом,
Прошмыгнуть кое-как
И в углу, замерев, затаиться.
«Быть живой. Быть бы всем
Моим родненьким, милым», —
Голосок её тих:
Помолилась.
Авось пригодится.

Как просила она за своих,
Чтобы не умирали.
Даже злобных людей
Простила совсем беспричинно,
Хоть бивали её,
Да щадили —
Не забивали:
Расхотелось и им убивать,
Очевидно.

…Катя-дурочка улочкой
Шагом брела семенящим,
Торопилась всегда она
И поспешала,
В своём ветхом платке —
Вызывающе
Ярком,
Горящем,
Привлекающем,
Даже опасном —
Знаменно-красном.

Голубей и воробышков
Семечками кормила.
«Гули-гули», – всех птиц
Подзывала – такая забава.
Не кастила [5]судьбу.
Лишь войну и фашистов корила.
«Будет, Боженька даст, и на вас,
Окаянных, управа!»
И сверкала притом
Голубыми, как небо, глазами.

Лишь она могла вслух
О желании этом признаться:
«А свобода придёт.
Будет та перемога
За нами.
Надо нам потерпеть,
Нужно нам ту
Победу дождаться!»

К Богородице снова
Потянет её с обращеньем —
И спасенье наступит,
Как раньше обычно бывало.

…Может, это и есть
Кати-дурочки предназначенье?
Но молитвы одной
Для полнейшего счастия мало.

Как запомнила Катя
Высокие – в сёлах – пожары!
И карателей всех.
А у них разговор —
Изуверский.
Тяжкой меркою мук
Измерялись всеобщие свары.
И – измерилось вдруг
Её горем, таким полудетским,
Что извериться можно
От макушки до пяток, пожалуй.