Игорь Лёвшин - Говорящая ветошь (nocturnes & nightmares)

Слеза упала
И не отжалась
Какая жимолость
Какая жалость
«По просторам не юга не севера
Ой да смер ть вежливая гуляет
Думу горькую мотает на гусеницы
Червячки и кузнечики травиночки
Ветер воет ноет чёрту кланяются
Ивы плакучие девы твари смешливые
Но сквозь вой ной стоны уже слышу я
Надежды оркестрик в сердце моём
Ибо смерть смертию смерть поправит
А жалко в жопке пчелы билайновской»
Круче гор
Кручина моя
Град побил
Гортензию

танк бодрый ньюсмейкер
вертит башкой буратинно
заратустрой танцует
паду ли я стрелой пронзенный
или факелом это самое
бог не выдаст свинья не съест
ну а если вдруг когда-нибудь
так петр-танкист он привратником
танкового нашего рая
– есть сомнения мил-человек
стряхни окуджавство песен своих пылких
не слыхали мы о градах и танках
в раю
зато
подземный танковый рокот
явственно слышен

«Залить кровью Землю
эт всяк горазд а ты брат поди
кровью Луну залей!»
…и медленно выпил
но вывих остался
невидимые глазу крали небесные
отражаются в кровлях
завидуют
уюту
подъездов с их милым
запахом фейсбучных кошек
оконцу за которым
учёный дрочит уютно
на фото командос
а Луна…
закрыта
воины ворочаются
во влажной Валгалле
облаков…

Слили в харон
Рябь
Тени ворон
Лобачевский предъяв
Хлебников подставы
Разойдёмся ж друзья
мылить строчек верёвки.

байройтский антисемит
клюёт носом партитуру
его разыскивают
Поисковые Машины Будущего
шьют дело
(рифма будет в конце)
из почты:
кругом цветет липа –
фрайбургский балабол
уже написал своё
выхожу один я на дорогу
(Am Feldweg)
животное
или
сидели у Татлина
не дождался
после кусал локти девушкам
а помнишь тот дождь
и капучино на Молотова-Риббентропа?
…
О Прекрасный Незнакомец из XIX века!
Плюнь ему в партитуру:
вдруг не вылетит птичка?
– плевали.
вылетала.
о жалкий современник
РАЗДАВИ
БАБОЧКУ
ЧТОБЫ
КУКОЛКА
ПЕРЕВЕРНУЛАСЬ
В ГРОБУ
ТЕЛА

Женчик запарковала джидая на Зацепе во втором ряду
Был и третий
Гольф забаррикадировавший джидая
пуст
Под лобовым
стеклом
записка с номером мобильного
Набрала
Вышел сразу
из Paveletskaya Plaza как и следовало ожидать
улыбался
Не ответила
Джидай проскользнул
в освобождённый промежуток
Впереди однако всё глухо
а движение на Зацепе
одностороннее
включила задний
это и стало причиной
Форд фокус нёсся по узкому проходу
между запаркованных машин
взвизгнул тормозами
и задел тяжеленный
мотоцикл хонда
он упал сбив проходившую мимо
девочку лет десяти
она аж отлетела
ударилась об асфальт
нефть хлынула горлом
сбежались люди
сбежались люди
Нефть для тебя жизнь
нет нефти тебя нет
всё остальное – финифть
всё остальное – наф-наф
Надежда твоя – нефть
верь пока кран открыт
надежда – это твой быт
всё остальное – финифть
Поэзия твоя – нефть
пиши пока кран открыт
поэзия – это быт
всё остальное – финифть
Всё остальное ниф-ниф
нуф-нуф или наф-наф
нефть для тебя – жизнь
нет нефти тебя нет
Родина твоя – нефть
живи пока кран открыт
родина – это быт
всё остальное финифть
Религия твоя – нефть
верь пока кран открыт
религия – это быт
всё остальное финифть
Страдание – это нефть
страдай пока кран открыт
страдание – это быт
всё остальное – финифть
Всё остальное – нуф-нуф
ниф-ниф или наф-наф
нефть для тебя – жизнь
нет нефти тебя нет
Дети твои – нефть
рожай пока кран открыт
дети семья – это быт
всё остальное – финифть
Всё остальное – ниф-ниф
нэф-нэф или наф-наф
ноф-ноф или няф-няф
всё остальное –
нюф-нюф.

Вот он со своего балкона
Глядит в аллею тополей.
А то: в компании лимона
Сидит на кухоньке своей.
Себя всего зажал в горсти и
По капле в чашечку цедит,
И через шуток отверстия
Он в беспредельное глядит.
Но в беспредельном не застрянет.
А между тем, уж слышит хруст
Снежка и стережёт багрянец
Не листьев жухлых – жухлых уст
своей возлюбленной.
Вот он в компании лимона
На тесной кухоньке сидит.
А мимо – как во время оно –
Свой луч пронзительный цедит
Луны звезда и вдруг в багрянец
Окрасит руки тополей,
Чтоб тем верней ввести в обманец
Нас одиночеств и любвей.
Чтоб, вызрев в вымышленной муке,
Во взгляде поместился крик
И тополей худые руки
Нагнул и пальцы с них состриг.
Вот он со своего балкона
Мечтою падает во мрак
И ищет, ищет в смятых кронах
Себя, но не найдёт никак.
А то на кухне в чашке чая
Лежит, ошпаренный взаверть.
А то: в постели изучает
По книге, что такое смерть.
«Я не нашёл определений,
Но там рисунок молоком:
Как нас стесняются колени
И объясняются тайком.»
Так, сея похоти крамолу,
За подоконник льёт и льёт
Свой шёпот скучного помола
На жёлтых листьев скучный йод.
А то в постели: «путь мой млечен.
Но только он – есть бытие!»
И всё рукой широкоплечей
Тревожит мяса острие,
И заторопится к окну и,
Забыв пространства простыней,
В пространство ночи, в ночь ночную.
Рассыплет веером иней.
«Я против смерти протестую,
Но не болею ни о ком,
И, через это, в смерть густую
Их тяготением влеком».
Так он в задумчивости мерит
Прихожую шагами. Что
Он может? Врёт, губастый мерин,
В густое ночи решето.
«Ты красишь волосы в багрянец,
Но не болеешь ни о ком,
Ты лишь меня умеешь ранить
Густым лимона молоком».
И мерит, мерит взглядом тяжким
Квадрат двора, в него влеком,
Лимонным взглядом мыслей ляжки
На нём рисует молоком.
«В твои объятия густые
Сейчас и до утра шести
Я падаю, Ирин, а ты и
Не знаешь, господи-прости.
Но знаю я: чуть отпусти я,
Как ты, вертлява и юна,
Уйдёшь сквозь шуток отверстия,
Уйдёшь неопределена,
Чтоб я тебя как мысль густую
Преследовал и не настиг.
А после – смертью арестуют
Мой взгляд, переходящий в крик».
А между тем, уж луч боится
Идти отверстиями звезд.
И тополиный мрак клубится
И золото лимона ест.
Уж луч не лезет ни в какую
Через пространства решето.
Уж мир весь, похотью воркуя,
Преображается в ничто.
Но кто себя зажал в горсти и
Чужую разгребает муть?
Кто через мяса отверстия
Смог в беспредельное взглянуть?
Я знаю всё: всё, что он хочет
Не знать. И, простыней шурша,
Вертлявые Ирины очи
Я обнимаю не спеша.
Мы как бы наблюдаем двое,
Как он, губастый, бредит быть.
Как тщится кобелиным воем
Сквозь мрака ночь туннель прорыть
к своей возлюбленной.
«Ирина, в смерть твоих объятий
Сейчас и до утра шести
Я, для тебя невероятен,
Впадаю, господи-прости!»
Но Господа не надо трогать:
Господь не любит ни о ком,
Когда густую вошь за похоть
Раздавит смерти потолком.
А он своё: «я неуспешен,
Но умираю не о том,
Как терпкий жир любви черешен
Не жрать мне похотливым ртом,
Мне только, чтоб из-под лимона
Не лезла бы густая смерть,
Пока на кухне время оно
Лежит, ошпарено взаверть.
Пускай! Мне не к чему прижаться
Зато – не хлынет из всех пор,
Когда пробьёт мой час вмешаться
В гнилого мяса разговор!»
А первый снег, в полёте тая,
Покружится вот так и – вниз.
Совсем не та смерть – смерть пустая
Вовнутрь заглядывает из.
А он и не заметил.