Михаил Кукулевич: Просто жизнь. Стихи. Воспоминания

Краски палитры дождём обесцвечены,
Чёрное с серым – вот вся красота…
Даже вороны, печалью отмечены,
Тихо застыли у края листа.

Чёрное с серым – это деревья,
Это пожатье беспомощных рук,
Небо, застывшее после кочевья
Птиц перелётных на радостный юг…

«И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет».
О, эти дали кочевые,
Зари кроваво-медный свет!

Куда б судьба ни заносила,
Но от себя не убежать.
Блеснёт в тумане образ милый,
Но и не думай – не догнать.

Не торопись – давно пропала
За далью суетная даль.
Что жизнь тебе наобещала?
Не правда ли, одну печаль?

Ну что ж, и этого немало –
Печаль спасёт от суеты,
Ты станешь тихим и усталым,
Согласным с миром станешь ты.

Не хочу ни о чём знать,
Вижу то, что вижу в окне.
И нельзя у меня отнять
То, чем я владею во сне.

Там, во сне, свободой дышу,
Там могу я праведней жить,
Там пощады я не прошу,
Там я сам могу пощадить.

Только сон, он только лишь сон,
И нельзя же всю жизнь проспать,
А проснёшься – расслышишь стон,
Его трудно не замечать.

И сожмёт железной рукой
Твоё сердце чужая боль…
И прольётся горячей рекой
Кровь чужая, горька, как соль.

Не хочу о возрасте – это неприлично.
Ну и что, что ноги? У кого их нет?
Взбеленилось сердце – бьётся аритмично?
Стоит ли об этом на весь белый свет?

Но пока ведь бьётся – значит, всё в порядке.
Медленно ступаю? А куда спешить?
Просто надо делать по утрам зарядку –
Сразу станет легче, здоровее жить.

Неуютно строчке в теле неуклюжем,
Хочется на волю строчке поскорей.
Я её с ладони: ну же, ну же, ну же!
И она взлетает в небо сентябрей.

И она взлетает к солнышку за тучей,
Глядь, и испарилась – виден лёгкий пар.
А потом прольётся дождиком летучим,
Освежив души моей застарелый жар.

Нет, Таня Алексеева права,
Вода – моя любимая стихия:
Как только всклянь польют дожди косые,
И у меня появятся слова.

Для воздуха я всё ж тяжеловат,
Огня боюсь – он слишком больно жжётся,
В земле когда-нибудь лежать придётся.
Куда спешить? Нет-нет, она права!

Вода меня приемлет и объемлет,
Я в ней живу, я в ней, как рыба, нем.
И если меня выкинет на землю,
Я окажусь в неведомой стране,

Которой не нужны мои слова…
Нет, Танечка, ты всё-таки права.

Перекличка, перекличка
С тем или иным поэтом.
Просвистела электричка,
Фонари мигнули светом.

Счастье – вдруг откроешь томик,
Всё знакомо и любимо!
Содрогается твой домик:
Товарняк проехал мимо.

Глянет друг с портрета строго –
Одиночества и нету:
Мы за пазухой у Бога
До скончанья света.

Какой процент моего бренного тела
и какая часть моей бессмертной души
принадлежит империи?
Ясное дело,
этот процент не может быть
очень большим.
Ну, скажем,
в размере подоходного налога –
и то много.
Вместилищем Бога
рождается на свет человек.
И его не такой уж большой, в сущности, век
должен быть подтверждением
этого постулата.
И не надо иметь большого ума палату,
чтобы понять:
нам просто некогда
за империю погибать.
За империю некогда,
за людей, её составляющих, –
можно и нужно.
Хоть это трудно понять,
но тут уж нельзя рассуждать.

Перестала действовать магия,
Все слова опростились, и
Равнодушие встало лагерем
На едином когда-то пути.
Ни пройти, ни проехать путнику
Мимо замерших блокпостов.
Не такой уж я, видно, уникум,
Чтоб сказать, что на всё готов.
Я обычный, как все, как прочие,
Ничего необычного нет.
И судьба пишет мелким почерком
Безразличный, сухой ответ.

Фонарь за окном освещает сырую листву,
Мёртвую. Это ноябрь, а с ним не поспоришь.
Ручка не хочет скользить по пустому листу.
Горе!
Горе тому, кто за лето тепла не скопил.
Как же теперь ему в сырости, холоде, мраке?
По сердцу прямо проходит железный распил
Воем собаки.
Свист электрички зовёт: поскорей уезжай!
Лишнее брось, ничего тебе не пригодится,
Чтоб тебе душу не съела осенняя ржавь,
Чтобы не сниться
Этому дому и прочим подобным домам
В этой округе и прочих подобных округах,
Чтобы тебя не вконец заморочила вьюга.
Страх!
Жить и не помнить, что ты уже умер давно,
Что ни привета давно от тебя, ни ответа,
Что всё равно тебе, ну совершенно равно,
Что там за окнами.
Лето?