Анатолий Венедиктов - Окуневая речка Уводь. Рассказы и стихи

Много людей забрала война, но многих и оставила на этом свете, каждому поставив свое клеймо. Потому, наверное, кому пахать, кому сеять, кому молотить, а кому и песни петь. Время шло, росли дети. Труд, нищета, да и коммуналки делали свое дело, помогая воспитывать поколение, которому предстояло восстанавливать разоренную войной страну. Ровесники братьев, в большинстве своем, долго учиться не хотели – семь, а иногда даже и четыре класса. На этом все. А дальше в пастухи, извозчики или к станку – помогать семье. Святое дело.

Не хотелось Зинаиде, что бы так же как она, дети ее остались неучами.

– Не нужны мы ни кому, безграмотные. Ни работы тебе путной, ни должности. Учитесь мальчишки, пока я жива. Плохо быть безграмотной.

Окончил старший техникум. А младший – Толячий в техникум не попал. На первом же экзамене завалился – пятнадцать ошибок в диктанте на одну страницу. Пришлось возвращаться в школу и заканчивать десять классов. Аттестат принес без троек, но и пятерок было мало. Уж больно шабутной был мальчишка. Одним словом – Толячий.

Отдыхать по окончанию школы не захотел, пошел в отдел кадров и к станку – учеником токаря. Учитель – пожилой токарь высшей квалификации, не церемонился. Все три месяца, отведенные для обучения, носил чертежи и детали из аппаратной, учил с уважением относиться и к станку, и к инструменту.

Результат не приминул сказаться. В первый же месяц по окончанию ученичества заработал парнишка почти как взрослый – семьсот рублей.

По тем временам сумма не маленькая! И хоть принято было тогда с первой получкой делать подарки матерям, ничего покупать не стал, принес домой все до копеечки.

Вынул из-за рубахи, завернутые в газету деньги, небрежно положил на стол.

– На мать, радуйся! – и глаза в пол.

Взяла мать пакет, пересчитала деньги, села на стул и потеряла дар речи. Но уже через мгновение, опомнившись, завернув обратно в газету, вложила их в руку сына и сказала то, чего он ни как не ожидал услышать от нее.

– Сынок, я ни когда не держала в руках таких денег и лучше бы мне этого не видеть вовсе. Отнеси их туда, где взял.

Глаза ее увлажнились, говорить дальше она не могла.

– Мам, ты чего? Я заработал, заработал! Я заработал, мама!

Наступила пауза звонкая, как весенняя трель жаворонка.

Однако разрешилось все очень просто. В дверь постучали, и в комнату вошел племянник Зинаиды – молодой человек, который работал мастером на одном участке с Анатолием. Он пришел за ключами от сарая, где стоял его велосипед, и оказался невольным свидетелем разговора матери с сыном.

– Тетя Зина, извини что вмешиваюсь, – сказал он, – но Толячий эти деньги действительно заработал.

Слезы ручьем текли по щекам женщины, которой каждый шаг в жизни, каждая заработанная копейка, давалась с большим трудом. Плача, она прижала голову сына к своей груди и произнесла, не стесняясь присутствующих.

– Прости меня, мальчик, а я ведь подумала, что ты деньги украл. А оказалось, малыш, ты просто стал взрослым!

Все в жизни просто, когда оглядываешься назад.

– Даже гениальное – и то просто, – говорят мудрецы.

Но, почему-то, когда вспоминаешь об этом, наворачиваются слезы!

Послевоенные городские мальчишки – народец особенный. Особенный в том смысле, что почти всегда голодный. И особенно, если отец с войны не вернулся и мать без образования. По тому большинство из них, после семи классов школы чаще всего шли в завод учениками токарей, слесарей и фрезеровщиков. А там, через три месяца, второй разряд и вкалывай, как сможешь.

Сережка Гаврилов, голова кудрявая, попал в токаря. Ему понравилось. Через полгода уже работу четвертого разряда мастер доверял ему спокойно, и на курсы в отдел технического образования записали, что б соответствовал.

На дворе май. В обеденное время, по погоде, большинство заводчан на лавочках в сквере. А недавно, вообще до обеда энергию отключили, и пожалуйте господа-товарищи на площадь. То ли собак в космос запустили, то ли еще чего. Одним словом митинг. Старики, конечно, побурчали по поводу отрыва от работы, а молодежь без проблем: «Хи-хи, ха-ха!». Не успели глаза привыкнуть к солнцу, Сереге пчела на кудри и в висок «чмокнула».

Ужалила в висок, а распух глаз. И не видно этим глазом ничего, и лицо чуднее, чем у клоуна получается, кривое. Всем смешно, и даже интересно на этого «клоуна» посмотреть. Старший мастер беспокоится, написал в табельную, чтобы выдали пропуск.