Анатолий Венедиктов - Окуневая речка Уводь. Рассказы и стихи

Как-то ночью занесло их в разгар медосбора на совхозную пасеку. Меда путью не попробовали, а следов оставили много. На другой день по распухшим лицам определены были медовые воришки и доставлены в КПЗ, как того и следовало ожидать в военное время. Детство закончилось. Суд короткий, штрафбат, фронт, передовая.

В штрафбате народ разный, непростой. Осуждены кто за что. Кто за серьезные преступления: политику или грабеж, а кто и за глупое баловство, вроде моего дядюшки, Петра Гавриловича.

Ведут бойцов в окопы с незаряженными ружьями, патроны выдают перед атакой вместе со ста граммами, что для храбрости. Бывалые зеки бодрятся, над салагами подтрунивают:

– Что, Петруха, страшно? Готовься. Тебя первого шлепнут. Такого «дылду» за пять километров видно.

– Я не виноват, что такой вырос, – отвечает шестнадцатилетний солдат. – Что будет, то и будет.

Грохот на передовой, дым до небес, свист пуль над окопом, высунешься и поминай, как звали. Патроны и сто грамм выданы, портянки перемотаны. Ориентир – деревня, где-то там траншеи фрицев. По сигналу ракеты в атаку, вперед. Храни вас бог, ребята!

Бежит Петруха, шаги метровые. Пули свистят, то справа кому-то в грудь, то слева в голову. Падают бойцы. Теперь их войне конец, а может и жизни. Добежал Петр до немецких траншей. Пока жив шибанул по башке одного, второго, третьего. Тут и для него война закончилась. От страшной боли в ноге потерял сознание. «Пуля дура» невысокому в грудь летит, а двухметровому в ногу. Очнулся в госпитале. Все болит, в голове шум. Потрогал больную ногу – вроде целая, ну и слава Богу.

Вернулся домой в сорок пятом, единственный из братьев. Устроился на работу, женился. Жена красавица, малышка дочка. Что еще нужно человеку? Живи и радуйся. Так оно и есть, но до конца жизни не исчезали из памяти лица тех ребят, что шли с ним в бой и остались на поле брани навечно. Да и боль в ноге, что приходила временами, напоминала о том страшном времени. Не дай то бог войне повториться!

Дядя Ваня Романов – брат моей бабушки. Хотя, правильней было бы говорить не дядя, а деда Ваня. Но так уж сложилось: дядя и дядя. Наверное, и не могло быть по-другому, уж больно человек он был не обычный. Небольшого роста, спокойный. Ни громкого, ни матерного слова от него не услышишь. Детей полон дом, но все взрослые. Все одна семья. И дела делать вместе, и отдыхать вместе. Супруга Иван Ивановича – Вера Павловна. Роста среднего, добрая, красивая и заводная. Хороводила в доме безраздельно и безобидно, при полном согласии мужа.

Содержать в порядке большую семью и теперь-то не просто, а в довоенные времена и говорить нечего. Все крутились, а куда денешься. Огород в пойме, огород при доме, куры, утки, иногда поросенок. В будни работа на заводе, и дома дел невпроворот. В выходные по возможности или в лес, или на речку промышлять. А лес и пойму знал Иван Иванович с детства. И не просто знал, а чувствовал и любил по-своему, по-мужски.

А война пришла в его жизнь в сорок первом, и осталась до конца дней. На фронт отмобилизован был в первые дни войны рядовым пехотного полка. В пехоте долго не навоюешь. Или убьют, или в плен, особенно в начале войны.

По-разному попадали в плен солдаты. Кто по ранению, кто по контузии, а чаще всего, по неопытности командиров. Ну да Бог им судья! Оказался дядя Ваня в фашистском плену. Степь, колючая проволока, овчарки и немцы охранники, сами как собаки. Ни воды, ни укрытия – хуже не придумаешь. Но в поле за проволокой продержали недолго. Дальше в вагоны-телятники, и прощай Россия.

Через двое суток остановился состав с пленными на берегу водоема. Вода чистая – кто успел, глотнул. А другим просто пулю в затылок, и конец плену. Живых на баржи, черные от угольной пыли, и буксирами в туманную даль. Часа через полтора ходу остановился караван посреди озера. Солнце к закату. Кругом ни чаек, ни воробьев – только волны.

– Вег, руссишь швайна, – штыком в бок и за борт всех до одного, без пощады. Кто не умел плавать сразу на дно, а кто умел, поплыли, куда глаза глядят. Из всех барж доплюхали до берега человек десять, не больше. Всех, кто доплыл, наградили четвертушкой черного хлеба, и без проволочки оформили моряками, на те же баржи. Дядя Ваня и четвертушку получил, и моряком стал.

Быть моряком на барже дело не хитрое – бери больше, тащи дальше. Если бы только не шторма на озере, да непогода! Спасала только роба да брезент для груза. Одним словом не моряк, а раб в буквальном смысле. Но паек, какой-никакой выдавали – голодным много не наработаешь.