Array Антология - Соборище. Авангард и андеграунд новой литературы

В темных лужах асфальтовых прерий
Отражалась большая луна.
Я случайно зашел к милой Мэри,
Чтоб согреться за чаркой вина.

Я печально стоял у порога,
И, закутавшись в клетчатый плед,
Хозяйка смотрела так строго
На следы моих мокрых штиблет.

Я увидел большие ресницы,
Пену кружев на нежной груди…
Мэри тихо спросила: «Не спится?
Слишком теплая ночь… Заходи».

И за мною захлопнулись двери,
И хозяйка, задвинув засов,
Предложила: «Согреемся шерри?»
И пробило 12 часов…

Моя милая, милая Мэри,
Голубой мотылек у огня…
Ты свое слишком сладкое шерри,
Пригубив, пролила на меня.

Я сказал: «Ничего, все нормально…»
Ощутив себя явным лжецом,
Так как Мэри вздыхала печально,
В мокрый галстук уткнувшись лицом.

Под ладонью горячее тело
Трепетало, как будто струна,
А в окно тихой спальни смотрела
И смеялась большая луна.

Мир уснул, затуманенный влагой,
И сражались со сном только мы,
Покоряя друг друга отвагой
В теплых сумерках этой зимы…

Но рассвет постучался в окошко,
Я увидел его у стекла…
А под боком, свернувшись, как кошка,
Мэри делала вид, что спала.

Сумасшедшая, нежная Мэри!
Она молча глядела в глаза…
И было что-то в этой манере,
Отчего я дрожал, как слеза.

Словно стебли ползущих растений,
Ее руки держали меня,
И как плющ, обвивали колени.
Было утро… Час нового дня.

Я недолго стоял у порога,
Так как Мэри, кутаясь в плед,
Отчего-то дрожала немного…
Я смотрел на следы от штиблет,

На испорченный галстук, на двери,
И – сквозь дым сигарет – на нее.
Она плакала – бедная Мэри —
А слезинки текли на белье…

И я вышел, смущенный, как мальчик,
Окунувшись в морозный туман…
Чей-то крохотный солнечный зайчик
Опустился в мой черный карман.

Этот город асфальтовых прерий
Наконец-то очнулся от сна.
Я зайду еще как-нибудь к Мэри…
И тогда вдруг наступит весна.

Как же сладко я ночью плакала!..
Это ты, мне родной по крови,
Утешал меня взглядом ласковым,
Усыплял меня тихим словом…
Так бывает в часы безмолвия:
Изливается дух на волю,
Если сердце разбито молнией
Неподвластного звукам горя,
Если руки летят, зовущие,
К серебристому свету Веги…
Только ты мог прочесть беззвучие,
Властелин темноты и снега.
Хоть на миг погостить в бессмертии.
Быть скиталицей слишком страшно.
Я проснулась, а снег все вертится
В круглом куполе черной башни.

Отсюда, из башни высокой моей
Я вижу – бегут облака.
Я вижу внизу табуны лошадей,
Ущелье, где вьется река…
Я вижу в долине цыганский костер,
Я вижу пастушьи стада.
Вечерний туман опускается с гор,
И церкви звонят в городах…
И я устремляюсь к ущелью. Туда,
Приникнуть к сырой глубине!
Пусть травы свивают венки, чтоб отдать
Холодной лиловой волне.
Мне чудится шепот, дыхание в ней…
И падает тихо слеза,
Она солонее кровавых морей.
А где-то грохочет гроза,
И полночь-цыганка колдует в окне,
Монистами капель звеня.
Там небо чужбины рыдает по мне,
Там сны воскрешают меня!
Я – птица, пронзившая холод вершин,
Я – рыба в расщелине скал,
Я – хищник, бегущий в еловой глуши,
Охотничий длинный кинжал,
Я – эхо среди остывающих крыш,
Я – ропот пугливых овец,
Дыхание леса, летучая мышь,
Биение спящих сердец.
Легенда и тайна, и призрачный звон,
На глади озерной круги…
Я знаю, что вечность короче, чем сон.
Мне жаль просыпаться другим.

Полночный час. Незримый ритуал.
Поблескивает в неба полынье
Луна, словно мифический омфал.
Свершается мистерия теней:

Богиня мановением руки
Спускает свору страхов с поводка,
И лижут сердце песьи языки…
Где след слюны – там завязи цветка:

Лиловый зев открытого окна,
Росистые извивы органзы,
И в складках – лик. Не спрятать, не прогнать.
Не вырезать осколками слезы.

Укрыться от себя… куда, куда?
Так память нам рисует миражи…
Так ярко обнажает темнота
Двуличие предметов… и души.