Array Антология - Соборище. Авангард и андеграунд новой литературы

Хоронили балерину.
Провожал ее весь город…
С макияжем от Диора,
В болеро от Валентино
Уходила балерина…

В свете розовых софитов
Балерина умирала.
Умирала – не играла!
Меркли музы и хариты.
Даже критик знаменитый

Восхитился – браво, браво!
Балерина оживала.
Шум, овации из зала,
В этот миг кипящей лавой
Падал занавес кровавый.

А в партере – клоун грустный
Обнимал букет розалий,
Глядя песьими глазами
На высокое искусство…
Розы – к сердцу, сердце – пусто…

Так бывает в каждой сказке —
Клоун любит балерину.
Он расписывал картины,
Не жалея свежей краски.
Он урвать пытался ласки.

Как собака, шел по следу,
Норовил схватить за юбку…
Уверял, что счастье хрупко —
Обещал закликать беды,
Пел куплеты про балеты.

Он мечтал о балерине!
Он хотел на ней жениться…
…Так змея желает птицу.
За малиновкой – в малину.
Поводок казался длинным…

Песья верность оборвалась.
Он служил ей за подачку.
Не дала! И вот он плачет,
Дверью хлопает – дождалась!
В дождь идет. Какая жалость…

Все больны болезнью разной
В этой вечной круговерти:
Балерина – жаждой смерти,
Клоун – тягою к прекрасным.
Все усилия напрасны?

Жизнь богата чудесами.
Балерины – на подмостках
Как цветы… сорвать их просто.
Соберет букет розалий
Клоун с песьими глазами.

Тротуар, заплаканный сосульками…
Месяц, как пуховое перо…
Замерцал под солнечными струйками
Сероглазый парадиз Петров.

Словно после пьяного гуляния
Город вспомнил свой вельможный чин.
Бледные фасады нарумянены.
Небо – синим шелком, без морщин.

Далеко, за Невскою излучиной
Солнечная баржа залегла.
Парадиз все тянется измученно
К северному призраку тепла.

Волны серы, небо хмуро.
Городские очертанья —
Как старинная гравюра
В окруженьи легких тканей —

Петербург стоит жемчужный,
Провожая час вечерний,
А над ним – такой ненужный
Разноцветный праздник черни.

С плотно сжатыми устами
Смотрит медный император
Как кладет цветы на камень
Медноликий губернатор,

Как кричат и воют музы
В нотах варварских мотивов,
Тащат праздничные грузы
Вдоль по Невской першпективе,

Как идут полки Петровы —
Не солдаты-гренадеры,
А смотрящие сурово
Куклы, двойники, актеры…

Как гремит «виват» над градом,
Осыпаясь грязной пеной
На пастельные фасады…
Так неспешно, так надменно

Из туманной белой ложи,
В кружевах тая усмешку,
Петербург встает вельможно —
Утонченный и нездешний,

Переливчато-жемчужный,
Провожающий вечерню…
И под ним – такой ненужный
Разноцветный праздник черни.

Белые ночи за пыльным окном.
Сумерки – время химер.
Будто бы кто-то стучится в мой дом,
Огромный, как Гулливер.

Тихо стучится – и движется прочь,
Чайки уносятся вслед.
Я окунаюсь во влажную ночь.
Взглядом рисую портрет:

Вьется воздушно на фоне Луны
Белый каскад парика.
Это фонтаны – вознесены —
Пенят собой облака.

Тускло мерцает жемчужный камзол,
Кружевом черным расшит.
Это оград неподвижный узор
Вдоль тротуара бежит.

На треуголке – лиловый плюмаж,
Вязь синеватой тесьмы…
Это сирень распускает меланж
В дымном узоре листвы.

Бледные щеки, изогнута бровь,
Кисть в серебристой парче.
В жилах его – благородная кровь,
Сумерки белых ночей.

Это – его вековая земля,
Нам здесь позволено жить.
Пьем забытье из его хрусталя.
Строим свои миражи.

Смотри, как больно —
Горят ладони.
В оврагах лунных
Ты прячешь крылья.
Бежишь по струнам —
…Вы были, были…
Луна и горы…
Зовут предгорья…
Залиты кровью
Луга Наварры,
Кричат вороны:
…Элиза Барра…
Бежать по крови —
Не оглянуться!
Забыть при беге
Шамана танцы,
Лицо из снега…
…Вернись, останься…
Упасть в соцветья.
Услышать небо —
Как гром грохочет —
О, где вы? Где вы?
Луга и руны,
Луна и чары…
…Элиза Барра…
…Элиза Барра…