Иван Федулов - Диалоги у картин

салонов, клубов и вдовиц…

Где солнцем полнились проёмы

с премилым видом на бульвар,

сегодня… доски в окнах дома,

и те – порогом в тротуар.

Реликт и города, и мира,

ушедших пращуров завет,

апартаменты бригадира

иль царедворца кабинет

ждут своего аукциона,

ещё надеясь наперёд,

что с уцелевшего балкона

живое платьице мелькнёт

и вновь откроется окошко

для муз дыханья и цветов,

а та же милая ладошка

дверь у парадного качнёт,

чтоб продолженьем

доброй сказки

вернулось таинство аллей

и понесли окрест коляски

довольных ужином гостей.

Так мир от солнца ищет тени,

где, должное воздав крестам

и, тонким, некогда, цветам,

терзаем, Богом данный Гений,

печальным образом madame…

За годы боль почти остыла,

когда бы знал – умерил пылы

постыдной тяги рифмовать

там, где художник пишет мать…

Хватает неба половины

и мы робеем, как трава…

Теснят асфальтами машины

последних листьев острова,

но тем дороже шёпот их

порою красок золотых

и обещания вернуть

усталым взорам Млечный путь…

***

Что нам города?! – Перекрёстки,

как будто, людей и судеб,

пролётки, кареты, повозки,

колёсного царства вертеп,

и смотрят с мольбой человека

от, некогда чистых вершин,

балконы изящного века

на ленты дорог… для машин.

Без ампирных линий,

холодно и строго,

баннеры чуть ниже

каменных крестов…

Где к небесной сини

не ведёт дорога,

там надеждам ближе

тоги лоскутов.

Ты зачем, художник,

не рисуешь сказки,

не откроешь танца,

и садов в цветах

или ты заложник

настоящей краски,

что у ереванца

в истинных глазах?

Разве у Сарьяна

не осталось темы?

Разве всем не светит

вечный Арарат!?

Расцвети сафьяны,

напиши Эдемы,

где… ничто… поэта…

не встревожит взгляд.

Лукав, кто любит на морозе

гирлянды лунных фонарей,

из полусна – полугипноза

застывшей паузы ветвей.

Но, в ожиданьи пробужденья,

он, кисти прелестью живой,

нам пишет болеутоленье

или… надежды на покой

у перекрёстков акварели,

что редко жалует народ,

как будто есть другие цели

у рисования природ.

Богатства мира, здесь, копейки…

Из всех сокровищниц казны

оставлю дивные скамейки

на тёплых улицах весны,

и красок светлые разводы,

и пробуждений лёгкий шум,

и предназначенные годы

для чистоты неспешных дум.

Игрой гранёного светила,

в очаровании теней,

всё и торжественно, и мило

в полётах кисточки твоей!

Всё – беспредел воображенья

и всё – отточенность луча,

как рецептура из мгновенья

улыбки доброго врача.

– Как это мило! Персонально!

Теней и света торжество!

Я здесь смотрюсь феноменально,

хоть очевидное родство

мне несказанною бедою!

Зачем художник в этот раз

не ограничился одною

и написал так много нас?!

***

Сезам гармоний и желанья,

надежд художника приют,

где полушёпота дыханьем

ему заслуги воздают,

а он терзается, хоть плачь,

судьбою проданных удач.

То ли снег нам выпал в осень

и холстами забелел,

то ли ангел крылья сбросил,

то ли демон их надел

или хрупкое созданье

приютилось у стекла

и молѝт о пониманье,

как о крошечке тепла.

И стоим посередине

приспособленных бежать –

всё устроено в картине

для стремления понять,

словно чувственность шестую

устремлённости людей

в неустроенность чужую

пред усталостью своей.

Когда последний выржавеет гвоздь,

я буду горд, и под кило промилле,

что у Peto мне видеть довелось

последние Земли автомобили!

Их акварельных линий совершенство

невероятно в крашеной воде,

где точность соответствует вражде

синонимов пейзажного блаженства!

Пусть человек давно и навсегда

колёсного движения заложник,

но, лишь восторг пленяет города,

когда их пишет подлинный художник!

Чудо экономики, сказок словари,

пряничные домики крохотны внутри.

И, на самом деле, там, у шалунов,

детские отели для хороших снов,

мельница с водою, кубики, букварь,