Иван Федулов - Диалоги у картин

раздорам нашим вопреки,

или… художника окно

для наших душ отворено.

«И торжество, и увяданье»

и воздух, шелестом объят…

Предвосхищение мерцанья

очаровательных Плеяд,

как обещанье через вьюги

предназначение вершить

вернуться в парковые круги

прохожим головы кружить.

Сегодня ни сини, ни солнца

и лёд уже крепок, седой,

но осень ещё не сдаётся

упрямою рыжей травой.

Недвижны надменные хвои,

рассеяны листьев дымы…

Безмолвное время покоя

цветного начала зимы

с метелями, свитыми в гряды,

как льнов домотканых холсты,

где милы неспешному взгляду

знакомые летом черты.

Из акварельных мокрых правил

он попросил у неба дождь,

а людям зонтики добавил,

ну, добр художник, что возьмёшь…

и, по сему, мольберт узря,

я ускоряюся, друзья.

Где век стоял на пьедестале

последних кисти и пера,

иные слышатся печали

у крон и вод из серебра.

Мне краски – дань воображенья,

где флаги, молоты, серпы

и все пороки предвкушенья

единства своры и толпы…

Невозвратимы горизонты

искусств и женщин волшебства.

Невеждам – таинства ротонды,

что печи – венские дрова,

где баннер ближней автострады

во всю отеческую прыть,

торопит с первою наградой –

«Кусочек родины купить».

У вёрст, стихий и пауз стыков –

кувшинок тёплый разговор

и миллион зелёных бликов

в тончайший стелются узор,

в тишайший плеск плотвы и снасти,

где мошкара кружит, легка,

и в, осторожные от счастья,

приготовленья рыбака.

Где мир Морфеем полонён,

на целый берег первый он.

Его асфальт в туманах лета –

печали чистые пути…

Дышать ли поиском ответа

или надежды обрести

на возвращение к покою

из заповеднейшей глуши

планеты, избранной тобою

переселению души…

Как жаль, нам редко внемлют боги!

Так мало, в беге наших дней,

для двух сердец простой дороги

под самым светлым из дождей.

Ему хватило и мгновенья

увидеть в блике ледяном

земли пустой мироточенье

под лёгким ангела крылом,

где мхи щедры для осязанья

а холмы, близят небеса,

чтоб осмелевшие леса

своё почуяли призванье

и потянулись выше стать,

как, верно, мы должны желать.

Стихиям чуждым – волнорезы

заборы крохотных держав

и кровель рыжее железо,

и небо, пьяное от трав.

В поры полуденного зноя,

пусть, мало тени от сосны,

но всё блистательно-живое,

но, равно все, одарены

талантом радоваться дням

и сеновала простыням,

и разрешенью, до росы,

крутить песочные часы.

Он не иллюзии питает

средь безнадёги русских стуж,

а кисти белые бросает

на разобщённость наших душ…

И старой кладки виадуки

через разрывы берегов

любви протягивают руки

сердцам, не знающим оков.

Как покаянному псалму

мосты доверчивы ему!

И не лес, и не пруд,

и не заводь реки,

лазуритовых руд

самоцветы легки,

где усталым очам

всё туман и туман,

одиноким кострам –

утешенья обман…

Дерева, дерева

тихим светом горят

и плывут острова

золотые Плеяд,

этой гладью дыша,

в голубой глубине,

чья-то кисть, как душа,

отвечает волне.

Светлее неба полог сонный,

где луч, рассеянно багров,

увидит берег наклонённый

над колыбелями ручьёв.

Луна в туманные постели

опустит инеем рассвет

и тишину пошлёт Завет,

которой мы осиротели

вчера ли, годы ли назад,

где детства выбыл адресат.

На первоснежной акварели,

апофеозом простоты

палат уездных цитадели

и берега без суеты.

Вдали безжалостной столицы,

неонов, чуждых тишины,

смотреть божественные сны,

чинить прорехи на теплице

и плюнуть всем Аустерлицам

деленья… кресел и казны.

Торжок, как болеутоленье…

Мне, вдруг, почудился в тебе

блаженный ритм непротивленья

славянства мирного судьбе,

где ночь нашёптывает сказки,

а, день, исполнен куполов

и звониц, что чаруют краски

залётной редкости жрецов.

Ещё не слышен бич пастуший,

но, уж, заметны берега,