Иван Федулов - Диалоги у картин

На всех экранах ваших – муть,

но, вот… вчера,

буквально… в шоке:

Я, может, «Зверева…» чуть-чуть?

Зимы чистейшие сезоны,

мне лентой старого кино…

Смотреть мечтательно в окно

или, сует покинув домы,

в дремучих валенках, тулупе,

сугроба проломив скамью,

пересидеть хоть чёрта в ступе

и, теша волюшку свою,

гадать изменчивость погоды

и розы снежные ветров,

и жалось испытать народам

несчастных южных берегов,

которым пусто солнцем жить,

где на судьбу одно и тоже –

загары вечные на коже

и даже «бабы» не слепить!

Как славно с этаких потех,

от наших хладов и румянцев,

к печи натопленной прорваться

«Иже еси на небесех!!!»

без, даже щучьего веленья,

опять предаться размышленью,

как акварельное перо

нам окон пишет серебро.

Ограды ль, стены крепостей

так близки шуму городскому,

что я завидую такому

соединению страстей

за неразрывностью любви

веков и юношей народа,

когда оценена свобода

живою мерою кровѝ.

Здесь кроны, небо заслоня,

одновременною заботой

одолевают нас дремотой

и восторгают чудом дня,

где кисти тонкое шитьё

блаженство балует моё.

Так просто: стульчик у окна

и место старенькой треноге…

Уходит в новые чертоги

его последняя весна…

Ещё так явственно в экранах

вчерашней кисти остриё,

ещё врачует наши раны

её зелёное шитьё,

но, мир, разверзнутый меж нами,

не в силах разорвать союз,

обожествляемый свечами

тепла его нешумных муз.

Есть на каждом полотне

паузы целебность…

Для рождённых в феврале

солнце – не потребность,

вот и пишутся ему

то дожди, то снеги,

и туманы на пруду,

и озёр ковчеги.

За распутицей дорог –

малахитов кроны,

то ли вечера порог,

то ли утра склоны,

на которых так легко

замереть в покое,

признавая кисть его,

как своё, родное,

неотъемлемое в нас

для души спасенья –

примиряющий рассказ

на одно мгновенье.

Мы обожаем краски лета

и кисти свежей баловство!

В том, что забор – источник света

не винен замысел его…

Мне, пары бюстов обветшалых –

несчастной роскоши приют,

когда не люди там живут

и, даже мифов ареалы

бегут безжизненные залы

и, лишь уныние влекут…

Там, ничего-то, от России,

чужой искусственнейший путь

в разочарованность усилий

престолам Запады тянуть…

Вот, потому, и двести лет

влачим на тронах вожделенья,

но… краскам требуем свеченья,

поскольку жизни нужен свет.

Его миров близки черты

в печальных блюзах настроений,

где акварели, как зонты,

спасают мир от наводнений,

что нам пророчит божество

по нашим тяжким и… не очень…

Мы понимаем – мир непрочен,

но, тем дороже, свет его.

Не золотятся купола,

функциональность силуэта

и то ли осень, то ли лета

полусиреневая мгла…

И лист, тепло ещё хранит,

но всё конечно в русском мире

и он… в московские сибири

печальным пленником летит.

Так краток средиземный рай

между buongiorno и прощай.

За вереницами дождей

всегда пречистые натуры

из ностальгий архитектуры

по виадукам москвичей,

идущим новых впечатлений

необозримости реки,

небесной хляби вопреки

для встреч или уединений.

Полуминутой светофор

остановил непосвящённых

и, будто, слышен разговор

листвы и капель золочёных,

и шёпот дальнего зонта,

и ароматы от шатра,

и дрожь калёного стекла -

полуминута истекла.

Сойдёт волна машин гремучих,

синоптики разгонят тучи

и затеплеется, как встарь,

ампирной прелести фонарь…

Но, это, сказка, уж, другая…

Художник сам её не знает,

но, в общем, замыслы просты:

он любит влажные листы.

Он старше дюжины веков,

но всех святых молил в соборе

порушить каменность брегов

и алтарю стреножить море…

Где лишь флоралий ждут народы

от королевского двора,

акварелисты пишут воды,

не покидая «номера».

И наш герой, не адюльтерен,

желанья укротив в борьбе,

рисует алиби себе,

как был Москве

прилежно верен

и, чтобы Гент не замышлял,

он теме вод не изменял.