Сергей Коняшин - Бригантина в песках

Грохотала война – без предела, конца и без края.

Словно кровь, растекалась она по земле лихолетьем.

Я достал обветшалый альбом и, страницы листая,

Вдруг нашёл фотографию в рамке: «Погиб в сорок третьем».

Долго прадед смотрел с фотокарточки той пожелтевшей,

Изучая меня из-под савана десятилетий.

И мне вдруг захотелось увидеть, каков пролетевший

Ураганным огнём над Россией тот год сорок третий.

Я читал о войне, задавал многим людям вопросы,

Долго слушал рассказ помрачневшего хмурого деда –

Он рассказывал, пряча под маской небрежности слёзы.

И я понял, какою ценою досталась победа.

Содрогалась земля – без надежды, любви и без веры.

Растекалась война утонувшим в слезах лихолетьем.

И лилась в землю кровь без предела, конца и без меры,

Когда прадед с боями пошел на Смоленск в сорок третьем…

2000 г.

Новороссийск

На грани тьмы за кромкой света,

Где ощетинились леса,

Где не бывает дня и лета,

Крик остаётся без ответа,

Кресты упёрлись в небеса!

В просторах северного моря,

Где с мачт срывает паруса,

Где шторм, с норд-остом дико споря,

Повсюду сеет смерть да горе,

Кресты вцепились в небеса!

Там, где, закрыв глаза рукою,

Ты слышишь чьи-то голоса,

Где не найти душе покою,

Где её травят грусть с тоскою,

Кресты вонзились в небеса!

13 декабря 2000 г.

Москва

Упираются церкви в лазурное небо крестами,

Еле держат на хрупких сечениях весь небосвод.

Свежий северный ветер небрежно играет листами.

Сквозь неровные кроны румянится тихий восход.

Я глаза поднимаю к глубокому ясному небу.

И теряется взгляд под брезентом тугих облаков.

И рука тихо тянется к тёплому свежему хлебу.

И, из банки, клокочет, стекая в стакан, молоко.

Я всем сердцем люблю эту древнюю русскую землю.

Я всем сердцем люблю этот всеми заброшенный край.

Я всем сердцем своим этот остров священный объемлю,

И душа погрузится в недолгий, но подлинный рай.

Только здесь я молюсь за свою непокорную душу.

Лишь отсюда начну тяжкий крест в искупленье нести,

И пройду до конца – не сверну, не предам и не струшу,

И найду тот покой, что я должен был в жизни найти.

11 июля 2002 г.

Соловки

Я вижу горы. Над ними – небо. Немое море ушло во мрак. Горят узоры на корке хлеба, которым горе дает нам знак.

К чему стремленья? К чему сомненья? К чему руины на островах, когда сраженья и пораженья нас всех зароют в холодный прах?

Мир хочет жизни. Мир хочет света. Он хочет ровно идти вперёд. В кровавой тризне искрит планета – и жарко так, что вскипает лёд.

Я поскользнулся, но не сдавался. Вокруг кишели бедой леса. Мир содрогнулся и разорвался, и уцелели лишь небеса.

Я не ошибся. Не просчитался. Я просто выбрал нелёгкий путь. Вооружиться я побоялся. Теперь обратно не повернуть.

21 июля 2002 г.

Новороссийск

В краски золотистые

Поле запорошено,

И в стога душистые

Я валюсь подкошенно.

Так дурманит голову

Брага чернозёмная,

Что и крест из олова –

Ноша неподъёмная.

Свет играет гранями

Крестика нательного,

Как играет с тканями

Цвет мелка пастельного.

В небо упираются

Башни тополиные.

Песни разливаются,

Плавные, старинные.

Я лежу и слушаю

Смыслы песен тайные.

Отломлю и кушаю

Ломти каравайные.

Облака сгустилися

Хлопьями молочными,

И, как масло, взбилися

Чудесами сочными.

И летят небесные

Памятники разные

В дали неизвестные,

На закатах – красные.

24 октября 2002 г.

Москва

Секирная гора –

Крутой горбатый склон,

Как иеромонах в изношенной сермяге.

Гремят колокола

И их кандальный звон

Печалит лик Христа на вылинявшем стяге.

Когда однажды вдруг

Рубиновый рассвет

Нарушил стройный ход ночных богослужений,

Я понял цену всех

Расстрелянных побед,

Бессмысленность молитв и горечь достижений.

Я вышел из руин.

Я по́днялся впотьмах

На роковой рубеж у проклятого склона,

А там лишь буквы «СЛОН» 1 1 СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения.

Ржавеют на столбах

В хрустальном свете звёзд созвездья Ориона.

Нет! Пусть горят костры,

Трещит в огне трава –

Коль издревле у нас в крови самосожженье!