Александр Кабанов: Бэтмен Сагайдачный

курносую вселенную храня,

не ведаешь, молчание — от Бога,

но знаешь, что ребенок — от меня.

* * * *

Я отдыхал на бархате шмелей

еще гудящим от дороги взглядом,

Земля крутилась ночью тяжелей,

вспотев от притяженья винограда.

И пастухом рассветный луч бродил,

приподнимая облако бровями,

Но тишина не ведала удил,

и травы не затоптанные вяли.

Я по привычке не вставал с земли,

как тень недавно срубленного сада,

и пахли медом сонные шмели,

и капал яд с ужаленного взгляда.

Я слово недозревшее жевал, —

не опыленный шарик винограда,

И счастлив был, и оттого не знал,

что счастье — есть посмертная награда,

что это жало, словно жизни жаль,

оно дрожало дирижером боли,

и воздух на губах моих дрожал,

наверно ветер ночевал в трамбоне.

И гусеница медленно ползла,

как молния на вздувшейся ширинке,

наверно миру не хватало зла,

а глазу — очищающей соринки…

* * * *

Мы оставлены кем-то из птичьих,

в не рифмованном списке живых,

посреди тополиных страничек,

под ногтями цветов луговых.

Семена, имена, времена ли?

Ни ума, ни души, ни труда…

Лишь люцерна и клевер — в финале,

одуванчики и лебеда.

Лишь молитва отцу-зверобою:

будет ливень с грозою вот-вот…

И тогда промелькнет над тобою

вострой ласточки — белый живот.

УХА

Луковица огня, больше не режь меня,

больше не плачь меня и не бросай в Казань.

Ложкою не мешай, ложью не утешай,

память — мужского рода: чешется, как лишай.

Окунем нареки, вот мои плавники,

порванная губа, вспоротые стихи.

Вот надо мной проходят пьяные рыбаки.

Все на земле — мольба, дыр и, возможно, щыл.

Господи, Ты зачем комменты отключил?

Всех успокоит Сеть, соль и лавровый лист,

будет вода кипеть, будет костер искрист.

Будут сиять у ног — кости и шелуха…

Как говорил Ван Гог: «Все на земле — уха…»

ГОД ЗМЕИ

Маслянисто мерцает секлярус,

дремлют спицы, пронзая клубок,

дрыхнет в спальном мешке — Санта Клаус

с четвертинкой вина, полубог.

Мандарины — змеиные дети,

время сбрасывать вам кожуру,

кувыркаться, прокусывать сети,

выползать из авосек в нору.

Время — брызгать оранжевым ядом

и бенгальский рассеивать дым.

Поздравляю тебя с новым гадом,

с мандариновым гадом моим!

* * * *

На Страстной бульвар, зверь печальный мой,

где никто от нас — носа не воротит,

где зевает в ночь сытой тишиной

сброшенный намордник подворотни.

Дверью прищемив музыку в кафе,

портупеи сняв, потупев от фальши,

покурить выходят люди в галифе,

мы с тобой идем, зверь печальный, дальше.

Где натянут дождь, словно поводок.

кем? Не разобрать царственного знака.

Как собака, я, до крови промок,

что ж, пойми меня, ведь и ты — собака.

Сахарно хрустит косточка-ответ:

(пир прошел. Объедки остаются смердам.)

если темнота — отыщи в ней свет,

если пустота — заполняй бессмертным?

Брат печальный мой, преданность моя,

мокрый нос моей маленькой удачи,

ведь не для того создан Богом я,

чтобы эту жизнь называть собачьей?

Оттого ее чувствуешь нутром

и вмещаешь все, что тебе захочется,

оттого душа пахнет, как метро:

днем — людской толпой, ночью — одиночеством…

* * * *

Одуванчиковые стебли: оцелованные людьми,

разведенные нараспашку, отлученные от земли,

за хребтом ненасытной ебли — золотится спина любви,

пожалеешь отдать рубашку, позабудешь сказать: замри!

Одуванчик под сенью склона, я с тобой еще поживу -

между Африком и Симоном под виниловую траву.

Нас не купишь куркульской цацкой, не прикормишь с блатной руки,

над твоей головой бурсацкой — тлеют желтые угольки.

Душный вертер и птичий гамлет, на кленовом листочке — счет,

Что же нас безрассудно в Гарлем одуванчиковый несет?

Сколько в мире чудесных строчек, составляющих немоту:

не плети из меня веночек, не сдувай меня в темноту.

* * * *

Лесе

Кривая речь полуденной реки,

деревьев восклицательные знаки,

кавычки — это птичьи коготки,

расстегнутый ошейник у собаки.

Мне тридцать восемь с хвостиком годков,

меня от одиночества шатает.

И сучье время ждет своих щенков —

и с нежностью за шиворот хватает.

А я ослеп и чуточку оглох,

смердит овчиной из тетрадных клеток…

И время мне выкусывает блох,

вылизывает память напоследок.

Прощай, Герасим! Здравствуй, Южный Буг!