Александр Кабанов: Бэтмен Сагайдачный

набирали идентификационный код,

вспыхивал монитор, и вслед за бегущей строкой

всем становилось ясно: откуда ты взялся такой.

О, сержант Махметов, не плачь, вспоминая как,

ты сжимал приснопамятный шланг в руках.

потому, что увидел казахскую степь, а потом —

свою маму — верблюдицу с распоротым животом,

перочинным младенцем на снег выползаешь ты,

шевеля губами неслыханной остроты:

«Говорит, горит и показывает Москва…»

Потому тебя и призвали в пожарные войска.

(из цикла «Приборы бытия»)

* * * *

Мне подарила одна маленькая воинственная страна

газовую плиту от фирмы «Неопалимая Купина»:

по бокам у нее — стереофонические колонки,

а в духовке — пепел, хрупкие кости, зубные коронки,

и теперь уже не докажешь, чья это вина.

Если строго по инструкции, то обычный омлет,

на такой плите готовится сорок пустынных лет:

всеми брошен и предан, безумный седой ребенок,

ты шагаешь на месте, чуешь, как подгорает свет

и суровый Голос кровоточит из колонок.

* * * *

Захару Прилепину

Файл стерпит больше, чем бумага,

под свист щербатых флейт —

везет призывника отцовская коняга,

а там, в Чечне — delete.

Подташнивает Збруеву Надежду,

а ей шестнадцатый минует год,

так сладко и тепло — внутри и между,

она поглаживает свой живот,

закуривает и глядит сердечно,

как сахар, — растворяется в толпе:

прощай, прощай, мой милый, бесконечно,

а дальше — БМП и tmp.

Проснулся после обеда, перечитывал Генри Миллера,

ну, ладно, ладно — Михаила Веллера,

думал о том, что жизнь — нагроможденье цитат,

что родственники убивают надежней киллера

и, сами не подозревая, гарантируют результат.

Заказчик известен, улики искать не надо,

только срок исполнения длинноват…

Как говорил Дон Карлеоне и писал Дон-Аминадо:

«Меня любили, и в этом я виноват…»

Заваривал чай, курил, искал сахарозаменитель,

нашел привезенный из Хорватии мед,

каждому человеку положен ангел-губитель,

в пределах квоты, а дальше — твой ход.

Шахматная доска тоже растет и ширится,

требует жертв, и не надо жалеть коня,

смотрел «Тайны Брейгеля», переключил на Штирлица:

он прикончил агента и вдруг увидел меня.

* * * *

Будто скороходы исполина -

раздвоилась ночь передо мной,

и лоснилась вся от гуталина,

в ожиданье щетки обувной.

Что еще придумать на дорожку:

выкрутить звезду на 200 ватт?

Не играют сапоги в гармошку,

просто в стельку пьяные стоят.

В них живут почетные херсонцы,

в них шумят нечетные дожди,

утром, на веранду вносят солнце

с самоварным краником в груди.

СТАРОЕ НОВОЕ КИНО

Главный герой покидает церковь в зеленом берете,

его невеста варит спагетти, принимает душ, спасает котят,

на четвертой минуте фильма — свадьба,

на девятой — рождаются дети,

близнецы, которые в следующей серии отомстят.

Револьверное дуло выглядывает из ширинки,

крупный план, нарезной ствол, пугающая темнота,

выстрел, визжат перекрашенные блондинки,

убийца впрыгивает в аэроплан: от винта!

Старые кино-злодеи человечнее новых,

правда, не тот размах, не так засекречен объект.

Главных героев уносит ветром,

чахнет песня в кустах терновых,

и любовь — пока еще основной спецэффект.

Хроники Нарнии, шизики Риддика, грязный Гарри,

Морфиус пьет таблетки, Ван Хельсинг нащупал дно…

Кадры мелькают в компьютерном перегаре,

и Фантомас не вернется в такое кино.

* * * *

И выпустил фотограф птичку

мои выклевывать глаза,

и слепота вошла в привычку —

ночные слушать голоса,

все эти колкости акаций,

взахлёб хохочущий песок,

и музыку из рестораций,

летящую наискосок,

шушуканье в татарском чане

шурпы, увитую плющом

беседку и твое молчанье,

еще молчанье и еще.

И эту рукопись в прибое

сожги и заново прочти.

Люблю тебя и слепну вдвое —

и мы невидимы почти.