Маргарита Алигер - Стихи разных лет

За какие такие грехи
не оставшихся в памяти дней
все трудней мне даются стихи,
что ни старше душа, то трудней.

И становится мне все тесней
на коротком отрезке строки.
Мысль работает ей вопреки,
а расстаться немыслимо с ней.

Отдаю ей все больше труда.
От обиды старею над ней.
Все не то, не к тому, не туда,
приблизительней, глуше, бледней.

Я себе в утешенье не лгу,
задыхаясь в упреке глухом.
Больше знаю и больше могу,
чем сказать удается стихом.

Что случилось? Кого мне спросить?
Строй любимых моих и друзей
поредел… Все трудней полюбить.
Что ни старше душа, то трудней.

Не сдавайся, не смей, не забудь,
как ты был и силен и богат.
Продолжай несговорчивый путь
откровений, открытий, утрат.

И не сдай у последних вершин,
где на стыке событий и лет
человек остается один
и садится за прозу поэт.

Идет спектакль, — испытанное судно,
покинув берег, в плаванье идет.
Бесповоротно, слаженно и трудно,
весь — действие, весь — точность, весь — расчет,

идет корабль. Поскрипывают снасти.
Идет корабль, полотнами шурша.
Встает актер, почти летя от счастья,
почти морскими ветрами дыша.

Пускай под гримом он в потоках пота,
пускай порой вздыхает о земле,
ведет корабль железная работа,
и он — матрос на этом корабле.

Он должен рассмешить и опечалить,
в чужие души истину вдохнуть,
поспорить с бурей, к берегу причалить
и стаю чаек с берега спугнуть!

…И впервые мы проснулись рядом
смутным утром будничного дня.
Синим-синим, тихим-тихим взглядом
ты глядел безмолвно на меня.

Есть минута счастья и печали,
и черты меж них не провести…
Именно об этом мы молчали
первым утром страдного пути.

И все-таки настаиваю я,
и все-таки настаивает разум:
виновна ли змея в том, что она змея,
иль дикобраз, рожденный дикобразом?

Или верблюд двугорбый, наконец?
Иль некий монстр в государстве неком?
Но виноват подлец, что он — подлец.
Он все-таки родился человеком!

У вас, наверно, осень хороша!
Легко откинув голову без шапки,
пройти бы мне аллеей, вороша
сухой листвы багряные охапки.

В прозрачный и трепещущий покой
доверчиво протягивая руки,
застыть бы над извилистой рекой,
заглядываясь в ясные излуки.

Блаженна медленность осенних рек.
Вода бежит, еще в ней краски живы,
но вся она уже, как человек,
утративший стремленья и порывы.

Я помню, как бродила тут весна
своей неощутимою походкой
и таяла, как легкий след весла,
никак не поспевающий за лодкой.

Закаты были проще и ясней,
неосторожно поджигали воду,
но были не страшны они весне,
могучему бесспорному восходу.

А нынче солнце медленно скользит,
рассеивая горестную ясность,
как будто издали ему грозит
ничем не отвратимая опасность.

И пусть уже не видно из-за хат,
в какие пропасти оно заходит,
но я, как осень, чувствую закат,
дрожащий в вечереющей природе.

Все сделанное человеком
рассказывает нам о нем,
отмечено не только веком,
не только годом — каждым днем.

Полны душевного горенья,
доходят к нам из давних лет
его труды, его творенья,
как звезд умерших длинный свет.

Душа чужая — не потемки,
а электрический разряд.
И вы, далекие потомки,
когда оглянетесь назад,