О бедные стихи, любви моей поэма, —
Какая прелесть в вас так быстро умерла?
Иль для вчерашних чувств сегодня сердце немо?
Где ж эта свежесть их? во мне ль она была?
Как изменилось все, как охладела тема!..
— Но вы, читатели: вы от стихов моих
Стократно далеки! какой же тенью бледной
Мелькнут они для вас, — неведомых, чужих!..
Что вам мои стихи? вздох ветерка бесследный;
Успели вы, боюсь, забыть уже о них…
Ничто на их призыв в ответ не пробудилось!
Остались чужды всем стремления мои…
— Но в этих отзвуках живое сердце билось!
Но в вас любовь моя, в вас жизнь моя таилась,
О мои бедные вчерашние стихи!
СНЕГ
О снег! о чистый снег, брат ласковый Молчанья,
Как сон — застенчивый, воздушный и немой!
Твой мягкий белый плащ, как тишины дыханье,
Ложится в сумерках, мерцая белизной.
О милый, милый снег! Все очертанья, краски,
Все шумы резкие, — ты нам смягчаешь их
И умираешь сам, с задумчивостью ласки,
Там, в серой дымке крыш и улиц городских.
Пленительная смерть! увы! такой напрасно
Мы для себя хотим: беззвучна и легка,
Она таинственна, безгрешна и прекрасна!
Роняют белый пух — и гибнут облака.
И нет, нет ничего! завеса туч бесплодных —
На хлопья нежные рассыпалась она;
И белых звездочек, уснувших и холодных,
Теперь, как кладбище, душа моя полна.
У МОРЯ
Ложись на берегу и в руки набери
Чудесного песку, как солнца золотого!
Дай вытекать ему из пальцев, и смотри
В простор шумящих волн и неба голубого.
Потом закрой глаза. Отдайся Тишине.
И ты почувствуешь, как будто в полусне, —
Нет тяжести! ушла из пальцев запыленных…
И думай, медленно, под звучный хор валов:
«Жизнь — это горсточка пылинок золоченых,
На время взятая у вечных берегов».
ПАРИЖСКАЯ ЛЮБОВЬ
Клочок бы лазури небесной!
И даже не отблеск, а дым
Сгоревшего вечера: с ним
Не так уже в комнатке тесно!
Сквозь окна синеют струи
Невысохшей грезы — последней;
Щемящих, но ласковых бредней
Парижской, а все же любви.
Спустилась упрямая мгла,
К ней город и сердце готовы…
Но если бы в сумрак свинцовый
И нежность укрыться могла!
Глаза твои… Ближе, о, ближе!
Надвинулись тени? Склони же
Смягченные взоры твои
И дай мне, в вечернем Париже,
Парижской, а все же любви.
Кстати, в воспоминаниях дочери П. А. Столыпина, печатавшихся в «Возрождении», был приведен невероятный рассказ о том, будто отставленный Витте, приехав к премьеру Столыпину с просьбой не допускать переименования в Одессе «улицы его имени», стал перед Столыпиным на колени и получил все же отказ. Допускаю, что Витте мог в разговоре, со свойственным ему преувеличенным жаром, сказать : «Прошу вас на коленях». Но чтобы он встал действительно на колени — не допускаю ни на минуту. Думаю, что дочь, передавая рассказ отца, тут спутала «слово» и «дело».
«Нева», 1991, № 4.
Еще в 1898 г. в тифлисской газете «Новое обозрение» (№ 4998) Ив. Тхоржевский поместил очерк «Из заметок студента», в котором писал: «Как и в былые годы, так и теперь „мечтатели“ вступают в университет с жаждой готовой догмы, готового мировоззрения, — и, конечно, не находят его и, с презреньем отвернувшись от кафедры, ищут „широких горизонтов и далеких перспектив“ — на стороне. Но подчинение готовым шаблонам не спасает их от обыкновенной истории житейских превращений, потому что, даже когда они искренни, они забывают вооружиться для „борьбы со злом“ еще чем-нибудь, кроме благородного негодования, и выходят из университета, не запасясь знанием и не умея работать».
«Нева», 1991, № 6.
С. С. Ольденбург. Царствование императора Николая II, т. 1, Белград, 1939; т. 2, Мюнхен, 1949.
Ранее Ив. Тхоржевский рассказал об этом более обстоятельно:
«Проект „Основных законов“ был первоначально составлен в Гос. Канцелярии, под руководством графа Сольского и барона Икскуля, П. А. Харитоновым (кто ему помогал — не знаю). Витте получил проект от Сольского.
Пробежав проект и сразу же найдя его чересчур либеральным, Витте вызвал к себе статс-секретаря барона Э. Ю. Нольде, управляющего делами Совета министров. Передавая барону харитоновский проект, Витте сказал: „Вы знаете многих там ученых законников, все они ваши приятели. Посоветуйтесь с кем-нибудь, но только потихоньку и лучше не с левыми. Сольский и так уже махнул чересчур влево. А тут пойдет шум и огласка“. Витте с досадой упомянул при этом о болезни профессора Дювернуа, на дружескую помощь которого он, Витте, „так надеялся“ (Н. Л. Дювернуа был профессором гражданского, а не государственного права, но в глазах Витте он являлся вообще юридическим авторитетом). „Все дело теперь в том, — добавил Витте, — чтобы получше разграничить указ и закон: побольше места оставить указу, то есть царю, и поменьше закону, то есть Думе. Спросите у знающих, какая из европейских конституций шире всего ставит права монарха. Я-то, впрочем, думаю, что лучше всего взять побольше не из европейских конституций, а из японской. Там у них есть парламент, но микадо остался — богом. Достаньте мне текст японской конституции“.
Читать дальше