Александр Бараш - Образ жизни (сборник)

Мы осмотрели
центральные достопримечательности,
и все партнеры остались очень довольны:
легкий фантазм с обеих сторон – видение города
с привидением туриста, наложившись друг на друга,
дают прекрасный экологический результат:
никаких отходов – чистая пустота.
Вот главная синагога, 11-го, что ли, века.
Миква. Йешива. Здесь вроде бы учился Раши,
авторитетнейший это самое… Синагога
была разрушена в Хрустальную ночь. Сейчас
реконструирована. На видном месте списки
убитых евреев – жителей города.
В последнее время по праздникам здесь
даже бывают службы: приезжают из Майнца
бывшие русские евреи и раввины из Франции.
Наверно, нет ничего фальшивее – для нас,
для нашей антропологии – чем
поиски подлинности.

Скамейка на краю
полянки у каменной капитальной
декорации синагоги. Аккуратный, с иголочки,
исторический пятачок. С одной стороны, новодел —
внук беспредела. С другой, то есть именно
со стороны – все правильно, вменяемость памяти.
Ранний вечер. Его промежуточность,
то ли тревожная, то ли умиротворяющая,
хорошая среда для разговоров
о провале идентификаций. Те, кто был здесь
лет восемьсот назад, похоже – говорили об этом же,
на том же самом месте, во всех смыслах. Фокус
не в реконструкции материальных обстоятельств,
а в как бы самопорождении ситуации.
В состоянии.
Расследование продолжается.
Продолжение расследуется.

Поздно вечером в субботу,
отработав свою смену на радио
(рассказав тоном автоответчика,
кто кого убил, кто кого предупредил,
что убьет, если тот его попытается убить,
и какие новые способы убийства
переживает человечество, а также:
кто кого изнасиловал, и в какой форме,
кто с кем столкнулся – в бизнесе, в спорте,
на шоссе, а напоследок о культуре, то есть
о несчастном случае с оператором
на съемках блокбастера) —
я спустился
по переулку к машине. Она яростно
и ласково мяукнула и мигнула навстречу,
моя палево-зеленая, цвета рассветного неба
южнокорейская домашняя тигрица. Нажал
на определенные точки под левым ухом,
слегка свернул правое ухо —
завелась с полоборота
и мы поехали.
В этот раз я решил
не пробиваться через квартал пабов,
заставленный машинами посреди дороги,
из-за которых в самом темном месте
норовит выскочить какая-нибудь хохочущая
девица на подворачивающихся каблуках,
якобы убегающая от своего нахала.
Мне совершенно не хочется
давить юных животных полуночного леса,
кентавров даунтауна, когда они идут толпой
на водопой или скачут трахаться после этого.
Я попробовал вернуться домой, в свой
полудачный квартал на склоне горы —
проскользнув по дуге со стороны рынка,
и тихо плыл, рассекая прозрачные пруды
запахов розмарина, аниса и фиговых деревьев,
мимо светящихся автобусных остановок,
полуодетых скелетов в витринах, вдоль
мусорных баков и каменных оград,
как в свое время на велосипеде —
полудержась за руль – среди клеверных
и ржаных полей в июльский полдень.
Улицы были пусты и дорога легка,
мой ковер-самолет еле слышно шуршал
на высоте стрекозы над водой, совершая
так называемое «торможение двигателем»
на длинном спуске. Возникло ощущение
и собственной бесплотности или невидимости:
отсутствия трения с окружающим, отсутствия
центра – то есть его присутствия
во всем.
Посреди дороги на повороте
был какой-то большой пакет, куль, то ли
пустой, занесенный ветром, то ли
с мусором, не выше полуметра. Увидев его
чуть ли не в последний момент, я вывернул
вбок. Проезжая мимо, разглядел:
это был человек. Он сидел,
замечательно сгруппировавшись,
обхватив руками поджатые ноги
и положив голову на колени.
Я затормозил и встал рядом.
Он был в метре от открытого окна моей машины.
Не поднял головы. Не сделал ни одного движения.
Не сотрудничал в живом контакте.
(Моя первая реакция была агрессивной, но он —
ничем ей не помог. Я – не хотел
ввязываться ни в какие истории,
в духе кинотриллера средней руки,
мне было достаточно и того, что не
произошло.) Посидели рядом. Помолчали.
Я поехал дальше.

Самоубийство в нашей цивилизации —
не грех и не доблесть, а одно из прав человека,
следующее из свободы выбора. Я знаю
по меньшей мере один случай, когда
оно сопровождалось чувством света
и облегчения. Это «поле» и до сих пор стоит
в ногах у каменной плиты на могиле самоубийцы.
Он не мог найти никакого другого выхода.
Ему так – стало легче. И он никого
не пытался утащить с собой.
Я припарковался у дома
и еще полчаса сидел в машине. Почему же эти люди
пытаются втянуть в свой ужас еще кого-то? Зачем
им нужен попутчик, когда у них слабеют ноги
перед пропастью, которая всегда перед каждым?
Вероятно, логический предел эгоцентризма.
Тот же самый, что у абсолютной власти.
Абсолютного насилия. Абсолютной агрессии.
Что с того, что они приходят к тому же
как бы с другой стороны —
со стороны слабости?