Давид Гофштейн - Избранное

Мой взор в полдневном ослепленьи,
И мозг перенасыщен зноем.
Вхожу в прохладное спокойствие лесное,
На тень ложусь и укрываюсь тенью.
Как стал я мал… На башне муравьиной
Бьет колокол тревожный… Там
Мильоны спин проносятся стремниной,
Мильоны ног снуют по этажам…
Вот мчится муравей… Я путь ему рукой
Переграждаю и гляжу безмолвно:
Он в бой бросается, отваги полный,
И в тельце маленьком клокочет гнев глухой…
Я вырастаю вновь: встаю, вольней дышу…
Как солнце поднялось! Гляжу прищурясь
в просинь
Я самый маленький среди родимых сосен, —
Из их обители я радость уношу.

Сияние доверху залило дол
И все еще льется.
Опушки его собирают в подол,
И солнце смеется…
Светлеют леса от холмов до болот,
И мхи — серебристей…
И бредень из солнечных пятен плывет
По кочкам, по листьям…

Брожу с затуманенным взором,
Вздыхает пшеница;
Мелькают в колосьях, за косогором
Пятна ситца.

Никто не вздымает дорожной пыли…
Хоть бы спросили —
Зачем я блуждаю у моря пшеницы,
За чем я иду с затуманенным взором…
Мелькают в колосьях, над косогором
Пятна ситца.

Прозрачен день. Даль глубока:
Полоски сжаты!
Весь в семенах, ждет ветерка
Клубок травы помятый…

Шлет осень ржавчину, спеша,
Холмам, яругам…
В покое ясном будь, душа,
Минуте светлой другом!..

Уж не последний ли он, этот день усталый?..
Как обескровлены, как тусклы небеса!
Вот ветер набежал, и зыбь затрепетала,
А он летит себе в окрестные леса.

Пред ним высокие распахнуты ворота…
Шум листьев для него как зов поводыря.
Он чует веянье печали и заботы,
Густую сеть дождей в дыханье сентября.

Прогалинка! Он встал. Поднялся на дыбки.
Там, как звереныши над лакомым корытом,
Столпились рдяные веселые дубки…
И ветер тише стал, и ласковей глядит он.

Замедлило свой бег и солнце в вышине:
С полянкой, мол, ему проститься тоже надо…
Итак, еще один родимой стороне
Подарен тихий день сквозного листопада.

Тягучей, мутной ночью изначальной
Прошедший день грядущему собрату
Свою последнюю утрату —
Холодную росу передает печально.

Ворота ветхие скрипят…
И тихие коровы,
Как нищенки, искать траву
Уходят.

Из дома в дом
Бежит гурьба ребят
Босых, светлоголовых,
И лужи с них холодных глаз не сводят —
А те всё обойти их норовят…

Срывает ветер
С губ людей
Сердитый кашель,
Смех веселый.
И снова тишь
И все мертво
И голо…

На небесах
Уже бледнеет, тая,
Последняя заката полоса,
Багряно-золотая.

Ватага ветерков
С высоких гор
Крадется тихо
В темный дол…
Но не широк простор,
Не всякий место в рощице нашел,
И начинается игра,
У друга всяк отбить готов
Сучок,
Листок…
А я стою, молчу.
Мой ум заполнен ей одной —
Той хлопотливой тишиной.

Ревет непогода.
И пламя завыло,
На дымных вершинах
Взметаясь, как знамя,
И гонит в пещеры
Бездонную тьму…

С тобою затишье
Мне любо и мило,
Но рад я и буре,
Люблю я и пламя
И в тесных пещерах
Бездонную тьму.

На языке ином я обратился к ней,
И этим странен стал глазам-маслинам:
Родимых гор я ей казался сыном —
Я смугл и черноглаз, подобно ей…

Глядят мне вслед глаза-маслины
От тихой двери в блеске дня…
Выводит город в тень долины
По узкой улочке меня.

Там Алагез — сугробов синих пленный!
Дома без крыш, как бы сгорев, стоят.
Кизяк в кладницах у оград
И кизяком облепленные стены.

И в радости душа поет!
Родня мне вы, глаза-маслины, слезы боли,
Вы, муки прошлые, шатры неволи,
Вы, льды вершин и гор надменных взлет.